Альтер Эго. Московские Звезды - Иван Вересов Страница 26

— Ничего ты не понимаешь, — ответила она со слезами в голосе. — И при чем тут ты? Ладно, идем к машине…

Всю обратную дорогу они молчали. И пока шли от парковки к домику для гостей — тоже.

Была глубокая ночь, а Сергей и Катя все сидели на диване обнявшись. Она говорила, говорила, размазывая по лицу слезы, всхлипывая, а он умирал от сострадания, ее покорной близости и готов был голыми руками придушить того идиота из Королевского балета, что так напугал Кэтрин.

Она начинала в который раз и никак не могла рассказать до конца.

— Помнишь… про спектакль «Щелкунчик», про партнера, он сначала в любви признавался? А после генеральной репетиции вошел в раздевалку, запер дверь, схватил меня и стал топик рвать. Я ничего не могла, даже кричать. Должна была драться, сопротивляться, а не смогла. В последний момент только стала просить его: «Не надо, не надо», а он все равно. Это отвратительно было, он… он… трогал мою грудь и… там… Я должна была сопротивляться! — Катя задыхалась от рыданий, но Сергей не перебивал, ничего не говорил, он знал, что сейчас надо молча выслушать. Успокаивать и жалеть — потом. И любить, горячо и нежно, чтобы стереть из ее памяти мерзкие страшные воспоминания. Но все это потом! Перебивать нельзя, одно слово — и она замкнется, снова утащит это в себя. Он только обнимал, держал Катю за плечи и слушал, изнемогая от бессилия, от невозможности повернуть время вспять и защитить ее в прошлом.

— Адриан проходил по коридору и услышал, выбил дверь, оттащил его, — продолжала она. — Если бы не Адриан, он бы сделал, он почти… и это все равно как будто было. Так гадко! Страшно. Никому рассказать нельзя, что я не такая уже. И Вике нельзя, мы так договорились с Адрианом, чтобы ничего никому. А то и у школы неприятности были бы, скандал, и спектакль могли отменить, пронюхали бы газетчики… Я Вике сказала, что приставал немного, пытался и я с ним танцевать не хочу. Про Адриана не сказала, и про раздевалку… Но я же знаю, что было, я про это даже думать не могу, Сережа. И если не в танце меня трогают, то сразу плохо становится, как будто это он. И мне стыдно и тошнит.

Она обхватила Сергея, он перетянул ее к себе на руки, Катя уткнулась ему носом в шею и снова заплакала. Теперь уже тихо, без рыданий.

Он гладил ее по плечам, спине, путал волосы и шептал:

— Ничего не было, Катюша, ничего не было, не думай ты про это. Вот же, я трогаю тебя и не в танце… Разве тебе неприятно?

— Не знаю, нет, с тобой хорошо… Мне страшно!

— Нет никакого смысла бояться прошлого, в нем ничего не изменишь, но и повториться оно не может.

— Почему это все со мной? Почему? Сначала мама, потом это, еще и балет!

— Балет тоже плохо? И от него тошнит?

— Ну тебя! Я серьезно. Как ты можешь шутить? Я плачу, а он шутит.

— А ты не плачь, не надо. А то завтра глаза будут красные и лицо опухнет. Что я Виктории скажу? Что мы всю ночь пьянствовали в Лейдене?

Катя приподнялась, взглянула на Сергея и тут же закрыла лицо ладонями.

— Нет, не смотри! Я правда зареванная.

Он отвел ее руки вниз и не выпускал из своих, смотрел молча. В доме было тихо, от этого особенно слышно тиканье настольных часов и порывы ветра, которые заставляли трепетать деревья под окнами.

— Ты красивая, самая красивая, и я люблю тебя! — он сказал это легко, не раздумывая, не собираясь с духом, не взвешивая «за» и «против». Это месяц назад решение пожениться пришло от сознания того, что им с Катей НАДО быть вместе. Сейчас он слышал только сердце.

— И я люблю тебя, Сережа. Потому и боюсь.

— А давай спать ляжем? Сегодня день такой длинный вышел и… хороший. Это правильно, что ты мне рассказала. Я никому не позволю тебя обидеть, никогда.

— Я знаю. Да, давай ляжем. Я только умоюсь, устала я, Сережа.

Она недолго была в ванной, душ, наверно, не принимала, но когда вернулась, Сергей почувствовал знакомый аромат орхидей. У Кати губы и нос припухли от слез, глаза были красные.

И снова жалость и желание переплелись, соединились, стянулись в горячий узел. Сергей хотел близости с Катей, знал, что рано, не был уверен, что получится, ведь он никогда не делал этого с женщиной. Но чувственность побеждала страх. И еще он знал — нельзя позволить ей уйти в себя сейчас. Она открылась ему вся, и он должен был бережно принять этот дар и сохранить.

— Можно я попрошу? — тихо спросил он.

— О чем?

— Обещай, что не рассердишься и не откажешь, а я обещаю, что ничего не сделаю без твоего желания.

— Хорошо, не рассержусь и не откажу…

Она все еще была в своем новом зеленом платье. И Сергей попросил.

— Можно я помогу тебе раздеться?

Катя сначала удивилась, потом смутилась.

— Ты странное просишь.

— Разреши. Идем в спальню.

Она послушалась. Так же, как привыкла доверять в танце, доверилась и теперь.

В спальне горел только ночник, Сергей не стал зажигать свет. Катя стояла перед ним, опустив руки, не закрывалась. Он медленно и осторожно начал расстегивать ряд мелких пуговиц на платье. Вот оно шелковым всплеском скользнуло на ковер. Сергей провел кончиками пальцев по шее и плечам Кати, спустил бретельки бюстика, нашел на спине застежку.

Катя не помогала ему, но и не противилась. Она вздрагивала от прикосновений его рук. И вот осталась перед ним обнаженная, а Сергей был еще одет.

— Хочешь, совсем свет погасим? — спросил он у самых ее губ.

— Нет, он не мешает…

Сергей поцеловал ее, легко касаясь лица, не в губы, а щеки, глаза. Ладони его нежно следовали по знакомым изгибам ее тела вверх и вниз. Он уже знал ее, но прежние прикосновения были целомудренны, а сейчас каждое порождало трепет и огонь. Катя не отталкивала, она как будто прислушивалась к себе, расслаблялась под его ласками.

— Ты дрожишь. Замерзла? Давай ляжем и я тебя погрею. — Он скинул рубашку, брюки.

— Сережа… я хочу… Ты тоже разденься совсем…

Он сделал, как она просила. В постели они тесно прижались друг к другу обнаженные и замерли так. Сначала Катя снова сжалась, но он стал шептать и целовать.

— Не бойся, ничего не будет, я только согрею тебя. — Сергей целовал ее лицо, шею, плечи, грудь, такую маленькую и беззащитную, с напряженными сосками, брал их в губы, грел дыханием, пока она не выгнулась, не застонала, тогда он осторожно развел ее бедра рукой, продолжая целовать грудь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Сергей не думал о себе, только о ней. Он стремился снять все ее страхи нежностью прикосновений, будил ее чувственность постепенно, находя в этом томительном жарком ожидании гораздо больше, чем в соитии. Она расслабилась совсем, широко развела бедра, призывая, но он не тронул ее цветок, только прильнул губами и ласкал до тех пор, пока она не застонала, содрогаясь от первого освобождения. Сергей остался напряженным, они легли рядом, обнялись, он постепенно успокоился.