Генри и Джун - Анаис Нин Страница 23

Внезапно он произносит:

— Анаис, я вдруг понял: все, что я дал тебе, грубо, плоско и поверхностно по сравнению с этим. Я понимаю, что, когда Джун приедет…

Я прерываю его:

— Ты не можешь знать, что дал мне! Это не грубо и не поверхностно! Сегодня, например.

Я задыхаюсь от переполняющих меня чувств. Хочу объяснить, как много он дал мне. Мы подавлены, и нас пугает одна и та же вещь.

Я продолжаю:

— Теперь ты видишь прекрасную Джун.

— Нет, я ненавижу ее!

— Ты ее ненавидишь?

— Да, ненавижу, — повторяет Генри. — Потому что ясно вижу из твоего дневника, что мы оба обмануты ею, ее ложь пагубна, она разрушает. Ее тайное предназначение — унизить нас в глазах друг друга. Если Джун вернется, она поссорит нас. Я боюсь.

— Между нами есть нечто, Генри, связь, которую Джун не сможет ни понять до конца, ни разрушить.

— Рассудок, — бормочет он.

— За это она возненавидит нас, это правда, и станет бороться своими методами.

— А ее излюбленный метод — ложь, — отвечает он.

Мы оба так ясно осознаем власть Джун над нами, так хорошо видим невидимую цепь, связавшую нас в единое целое.

Я спрашиваю:

— Если бы я могла вернуть Джун, ты бы захотел этого?

Генри вздрогнул, его качнуло в мою сторону:

— О, не задавай мне таких вопросов, Анаис, не терзай меня!

Однажды мы разговаривали о его творчестве.

— Возможно, ты и не смог бы писать здесь, в Лувесьенне, — сказала я. — Здесь слишком спокойно, ничто тебя не возбуждает.

— Да нет, здесь я и писал бы по-другому, — ответил он. Генри думал о Прусте, чье отношение к Альбертине не дает ему покоя.

Как далеко мы ушли от того его «пьяного» письма! Вчера он обезоруживал меня своим поведением, был таким цельным. Как жадно он впитывал каждое мое слово! Джун редко доверялась ему. А я дразнила:

— А может быть, все, что я написала, — неправда, вдруг я все наврала — и о Джун, и о себе? Возможно, все это притворство.

— Нет, нет! — Он знал наверняка. — Это настоящая страсть, настоящая любовь, настоящее взаимное притяжение. Впервые я вижу в этом красоту, — говорил Генри.

Я боюсь, что была недостаточно правдива. Я удивлена эмоциональностью Генри.

— Я не идиотка? — спрашиваю я его.

— Нет, ты видишь, ты просто видишь больше, чем другие, — отвечает он. — То, что ты видишь, — нормально. Да.

Когда он говорит, он всегда размышляет. Он часто повторяет одну и ту же фразу по несколько раз, чтобы дать себе время подумать. Мне очень интересно, что же происходит в его голове, за нахмуренным лбом.

Сумасбродство языка Достоевского освободило нас обоих. Этот писатель был для Генри чрезвычайно важен. Теперь, когда мы живем в одном ритме, одинаково пылко и причудливо, я испытываю блаженство. Эта жизнь, этот способ общения, эти эмоции — принадлежат мне. Теперь я дышу свободно. Я дома. Я стала самой собой.

Проведя время с Генри, я иду на встречу с Эдуардо.

— Я хочу тебя. Анаис! Дай мне еще один шанс! Ты принадлежишь только мне. Как я страдал сегодня, зная, что ты с Генри! Раньше я не понимал, что такое ревность, а теперь чувствую ее так сильно, что это просто убивает меня.

Его лицо страшно бледно. Обычно он всегда улыбается, как и я, но сейчас не может. Я пока не привыкла к тому, что делаю кому-то больно, вернее, к тому, что Эдуардо чувствует себя несчастным. Я очень расстраиваюсь, но в глубине души остаюсь холодна. Я вижу лицо Эдуардо, искаженное страданием, и не испытываю ничего, кроме жалости.

— Ты пойдешь со мной?

— Нет.

Я объясняю, привожу все доводы, пытаясь не обидеть его. Говорю все, кроме одного: что люблю Генри.

В конце концов я побеждаю. Позволяю довезти себя на такси до вокзала, где встречаюсь с Хьюго. Позволяю поцеловать себя. Обещаю, что зайду к нему в понедельник. Я проявляю слабость, но не хочу портить Эдуардо жизнь, калечить его судьбу, лишать только что зародившейся уверенности в себе. На это хватает моей былой любви к нему. Я предупреждала, что могу сделать ему больно, уничтожить, говорила, что нашла мужчину, которого нельзя уничтожить, он именно тот, кто мне нужен. Я пыталась заставить Эдуардо возненавидеть меня. Но он говорит: «Я хочу тебя, Анаис», — а по гороскопу мы дополняем друг друга.

Очень важно, как люди относятся к жизни. Джун и Генри подходят к ней расточительно, как и я. Хьюго живет более тускло, как будто вяло. Сегодня он вырвался из этого состояния и пришел к осмыслению «Одержимой». Я заставила его написать, что он думает, и он нашел чудесные слова. Когда он в хорошей форме и в настроении, умеет мыслить очень глубоко.

Хьюго очень правдив, он способен на настоящую любовь и верность. Но какая же тогда я? В ту пятницу, когда я лежала в объятиях трех мужчин, кем я была?

Мое письмо Эдуардо:

Послушай меня, cousin chéri. Я пишу тебе из поезда, по дороге домой. Я все утро содрогаюсь от боли. День казался мне таким тяжелым, что я не могла дышать… ты был прекрасен своей активностью, живостью, эмоциональностью, силой. Для меня это настоящая трагедия, что в лучшее твое время, когда ты на высоте, я могу любить тебя, но не плотской любовью, не плотской. Нашим чувствам друг к другу не суждено совпасть. Сейчас мое тело принадлежит Генри. Cousin chéri, сегодня я последний раз попыталась скорректировать жизнь, подгоняя ее под идеал. Моим идеалом было ждать тебя всю жизнь, но я ждала слишком долго, и теперь живу, руководствуясь инстинктами, течение несет меня к Генри. Прости меня. Ведь это неправда, что у тебя не хватило сил удержать меня. Сказал бы ты, что не любишь меня, потому что раньше я была менее достойна любви? Нет. И было бы так же неправильно сказать, что у тебя не хватило сил сказать, что я изменилась. Жизнь иррациональна. Она безрассудна и полна боли. Сегодня я не виделась с Генри и не увижусь с ним завтра. Я посвящаю эти два дня воспоминаниям о наших с тобой минутах. Будь фаталистом, как и я сегодня, но не допускай таких горьких мыслей, что я играла с тобой ради тщеславия. О Эдуардо, querido, я допускаю, что существует боль, рождающаяся не от таких мыслей, а вытекающая из реальных источников, — настоящая боль от предательства жизни, которая мучает нас обоих, только по-разному. Не ищи объяснений этому — у любви нет объяснений, нет причины, нет решения.

Я прихожу домой и падаю на кушетку. Мне трудно дышать. Уступив мольбам Эдуардо, я встретилась с ним сегодня рано утром. Он провел два дня, мучаясь от ревности к Генри и осознавая, что он, этот нарцисс, наконец стал принадлежать другому такому же.

— Как это прекрасно — выйти за пределы собственного «я»! Я постоянно думал о тебе эти два дня, плохо спал, мне снилось, что я ударил тебя так сильно, что голова оторвалась, и я взял ее в руки. Анаис, ты будешь моей на весь день. Ты обещала мне. На весь день.