Генри и Джун - Анаис Нин Страница 21

В «Викинге» я, старательно подбирая слова, осторожно объясняю Эдуардо, что нам не следует больше встречаться, что наш общий опыт не может длиться долго и что это стало бы возвращением в прошлое. Все было очень хорошо, но мы не две противоположности.

Эдуардо сражен. Его страх, что однажды он потеряет возможность обнимать меня, оправдался. Почему бы нам не подождать, пока он не излечится до конца? Излечится? Что это значит? Зрелость, мужественность, цельность, способность завоевать меня? Я уже знаю, что он никогда не сможет этого сделать, но молчу. О, как ужасно видеть, что он так страдает! Между нами стоит Генри. Эдуардо умоляет меня:

— Давай еще раз пойдем в нашу комнату и просто побудем вдвоем. Поверь в мои чувства!

Я отвечаю:

— Мы не должны. Лучше сохраним навсегда в памяти то, что между нами было.

Мне не хочется уходить. Меня терзают дурные предчувствия. Но Эдуардо жаждет прояснить все до конца.

Сегодня наша комната была серой и холодной. Шел дождь. Я боролась с внезапно охватившим меня одиночеством. Если я когда-либо в своей жизни играла, то это было именно сегодня. Я не волновалась и не признавалась себе в этом. Эдуардо почувствовал неудовлетворенность, и мы наяву пережили многие страницы книги Лоуренса. Я впервые по-настоящему поняла их смысл, может быть, даже лучше самого Лоуренса, ведь он описывал только чувства мужчины.

А что чувствует Эдуардо? Ко мне он испытывает нечто гораздо большее, чем к любой другой женщине, — со мной он узнал вкус настоящей цельности, вкус мужественности.

Я не могла разбить ему сердце и продолжала облекать горькую истину в мягкие выражения:

— Не торопи жизнь. Пусть все идет медленно. Ты не должен так страдать.

Но теперь Эдуардо все знает.

Все похоже на ночной кошмар. Я хочу Генри. Сегодня я его видела. Он был со своим другом Фредом Перле — мягким утонченным человеком с мечтательными глазами. Мне нравится Фред, но Генри все-таки ближе, настолько близок, что я даже не могу долго смотреть на него. Мы сидели на кухне в их новой квартире в Клиши. Генри весь светился. Мы долго разговаривали, а когда я сказала, что мне пора идти, Генри увел меня в свою комнату и стал целовать. Фред находился совсем рядом. Он аристократ, очень чувствительный и ранимый человек, возможно, наше поведение его задело.

— Я не могу отпустить тебя, — сказал Генри. — Мы закроем дверь.

К тому моменту я почти сошла с ума. Мне казалось, что я теряю рассудок от желания.

Я возвращаюсь домой. Хьюго читает газету. Как все здесь мило, компактно, бесцветно! Но у меня есть Генри, и я вспоминаю его слова в пик наслаждения. Никогда еще я не была так естественна, не испытывала столь сильных чувств. Сегодня мне было безразлично, что Фред стал свидетелем моего помешательства. Я хотела посмотреть миру в лицо и крикнуть во весь голос: «Я люблю Генри!»

Не знаю, почему я так доверяю ему, почему мне хочется отдать ему все сегодня ночью — свою правду, свой дневник, свою жизнь. Мне даже захотелось, чтобы Джун вдруг предупредила о своем скором приезде, и почувствовать острую боль от близкой разлуки.

Я ходила на сеанс массажа. Массажистка оказалась миниатюрной хорошенькой женщиной. На ней был купальный костюм. Я видела ее грудь, когда она наклонялась надо мной, — маленькую, но упругую. Я чувствовала прикосновения ее рук к моему телу, видела ее губы рядом с моими. На какое-то мгновение мое лицо оказалось рядом с ее ногами, я даже могла бы поцеловать их. Я невероятно возбудилась. И вдруг осознала, что желание уничтожает меня. А вдруг я разочаруюсь? Поцеловать ли мне ее? Я чувствовала, что она не лесбиянка и может оскорбить меня в ответ. Острота момента прошла. Эти полчаса были для меня таким изысканным страданием! Какая это мука — хотеть быть мужчиной! Я удивилась себе, поняв свои чувства к Джун. А ведь только вчера я клеймила то, что мы с Хьюго называем коллективной сексуальностью — безликой, неразборчивой, которая теперь так мне понятна.

Я пишу Генри:

Начались гонения — болезненные, оскорбительные, — и я должна защищать Д. Г. Лоуренса. Я с нетерпением жду того дня, когда смогу защищать твою прозу, как ты защищал Бунюэля.

Я рада, что не покраснела перед Фредом. Тот день был высочайшим пиком моей любви, Генри. Мне хотелось кричать: «Сегодня я люблю Генри!» Может быть, тебе хотелось, чтобы я тогда сделала вид, будто это обычное дело, не знаю. Напиши мне. Мне нужны твои письма — они утверждают реальность. Один мой знакомый хочет запугать меня. Когда я говорю с ним о тебе, он настаивает, что ты не можешь оценить меня по достоинству. Он не прав.

Еще одно письмо к Генри:

Это очень странно, Генри. Раньше, когда я откуда-нибудь приходила домой, сразу садилась за дневник. Теперь я хочу писать тебе, говорить с тобой. Наши «дела» так неестественны. Когда в моей жизни, как сегодня, образуется вакуум, я чувствую отчаянную необходимость увидеть тебя. Я намекнула Хьюго, что завтра вечером мы могли бы пойти куда-нибудь, но он не захотел даже слышать.

Я обожаю, когда ты говоришь: «Все, что происходит, — хорошо». Я тоже говорю: «Все, что происходит, — чудесно». Все во мне поет на разные голоса, я пробудилась к жизни. Господи, Генри, в тебе одном я нашла этот цветущий буйный восторг, только ты можешь мгновенно разогнать кровь в моих жилах, только с тобой я ощущаю всю полноту жизни. Я почти привыкла к мысли, что со мной что-то не так. Казалось, у окружающих прекрасно работают тормоза, у всех, кроме меня. Теперь, когда я чувствую твой восторг от жизни, голова у меня идет кругом. Генри, что мы будем делать в ту ночь, когда Хьюго уедет в Лион? Сегодня мне кажется, я с удовольствием шила бы тебе шторы, а ты бы говорил со мной.

Как ты думаешь, мы счастливы вместе, потому что воображаем, что попадаем в какой-то «другой мир», а с Джун тебе казалось, что все вокруг становится более таинственным, непонятным, запутанным?

Я встречаюсь с Генри на сером, невзрачном вокзале. Моя кровь вскипает, и я вижу, что с ним происходит то же самое. Он говорит, что еле дошел до вокзала, потому что чувствовал себя совершенно обессиленным желанием. Я отказываюсь идти к нему на квартиру, ведь там Фред, и предлагаю гостиницу «Анжу», куда меня водил Эдуардо. Я замечаю подозрительность в глазах Генри, и мне это очень нравится. Мы направляемся в гостиницу. Он хочет, чтобы я сама поговорила с портье. Я объясняю, что мы хотели бы получить комнату номер три. Она отвечает, что это будет стоить тридцать франков. Я качаю головой:

— Мы заплатим двадцать пять, — и снимаю ключ с крючка на доске.

Я ступаю на первые ступеньки лестницы. Генри останавливает меня на полпути и целует.

Мы в комнате. Он смеется своим теплым смехом:

— Анаис, ты просто дьяволица!

Я ничего не отвечаю. Он так нетерпелив, что я даже не успеваю раздеться.

Остальное я помню очень смутно. Я удивлена напряженностью и страстностью этих часов. Помню только жадность Генри, его энергию, как он сказал, что у меня хорошенькая попка, а еще помню бесконечный поток удовольствия, волны радости, поток счастья и долгие-долгие часы совокупления. Равенство! Та глубина, которой я так хотела достичь, тьма, законченность, Абсолют. Самые глубины моего существа затронуты его плотью, я подпала под его власть. Генри кричит: