Его падший ангел - Аля Алая Страница 21

– Потерялся, – она невинно хлопает глазами.

– В его квартире? – усмехаюсь я, – сдох он, Ада.

– Мирон, – она нервно складывает руки на груди, – ребенок – это не кролик и не черепашка.

– Вот именно, – ласково провожу ладонями по ее напряженным плечам и терпеливо продолжаю, – поэтому и начнем с самых слабых. Рыбки, хомяк, черепашка, кролик и уже потом, когда ты справишься, заведем ребенка.

Ада тяжело вздыхает и смотрит на меня с сомнением. Понимаю, сложно.

– У меня же целый детский дом подшефный есть, выберем там самого живучего. Не представляешь, в каких условиях дети выживают. Твой бомжатник это еще цветочки.

– Мирон, – Ада робко улыбается, – и ты согласишься на приемного? У тебя могла бы быть нормальная семья, со здоровой девушкой и своими детьми.

– Если бы она была мне нужна, за четыре года я бы давно ей обзавелся, – веду пальцами по ее подбородку и нежно глажу подрагивающие губки, – но мне ты нужна, Ада, всегда была.

– И ты мне, – ее глаза опять наполняют слезы.

– Это я уже понял, – облегченно улыбаюсь и тянусь к желанным губам.

Смотрю на календарь и отсчитываю время.

В квартиру больше не возвращаюсь, переехал жить в офис. Секретарша смотрит на меня с сочувствием и  приносит по утрам кашу вместе с кофе. Знаю, Аде больше некуда идти, так что пусть живет там одна, сука последняя. А я пока перебьюсь.

Ведь жил же нормально до ее появления, планы строил, девушка была.

– Я не буду записываться, – слышу за дверью разговор на повышенных тонах и Ада врывается в кабинет словно фурия, – нам нужно поговорить.

– Запишись на прием, секретарша назначит, – даже глаз от бумаг не отрываю.

– Да ты издеваешься, – она быстро подходит к столу и оборачивается на растерянную Лиду, – можете быть спокойны, я вашего начальника не покусаю.

– Иди, Лида, дальше я сам, – отпускаю взволнованную девушку и поднимаю глаза на Аду. Злая, растерянная, растрепанная.

Она нервно начинает выхаживать по кабинету и что-то себе под нос нашептывать. Потом наконец набирает в грудь воздуха и останавливается:

– Что ты со мной сделал?

– Это в каком смысле?

– Мирон, не играй со мной, – она подходит ближе, – уже пять дней лишних прошло, пять! А мне даже хуже не становится.

– Это что, плохо? – поудобнее устраиваюсь в кресле и слежу за разворачивающейся перед моими глазами драмой.

– Я так не могу, – Ада зло топает ногой, – мне нужно точно знать срок.

– Не могу помочь, прости, – театрально развожу руки. Злить и бесить ее – это отдельный вид кайфа.

– Ты не можешь быть таким жестоким, права не имеешь так издеваться. Скажи сколько, – Ада подходит совсем близко и упирается бедрами в стол. Он нее так и фонит злостью и решительностью.

– Я сказал тебе правду, я не знаю.

– Как ты можешь не знать? – Ада сжимает свои кулачки, – ты же договаривался насчет лечения.

– Да.

– Сколько?

– Ну если тебя не собьёт автобус или не скосит коронавирус, то вполне дотянешь до старости.

– Ты спятил? – Ада отшатывается от меня и прижимает ладонь к сердцу.

– Это точно, столько денег в тебя неблагодарную вбухал. Точно лох, как ты и предполагала.

– Ты дурак, это же целый миллион.

– Немного больше, учитывая сопутствующие траты. Но не переживай, у меня их было два, так что как-нибудь переживу.

– Мирон, – Ада качает головой и смотрит на меня своими огромными, расширенными от шока глазами.

– Скажи еще, что я права не имел.

– Не имел, – она глотает воздух губами и растерянно замолкает.

– Ну, прости. И давай, спускайся к нам смертным. Живи теперь как-нибудь. Хоть на работу устроишься. Поймешь, как это вообще, когда деньги тебе не папик выделяет, а самой приходится шевелиться.

– Сволочь, – Ада осела в кресло и закрыла лицо руками.

Отлично.

Опять накрывает волной ярости и хочется эту сучку неблагодарную придушить. Что не сделай, все не то и все мало. Да что ей вообще от мужиков и от жизни надо?

– Ада, – кладу на лицо прохладные ладони и растираю его, – я от тебя ничего не требую и ни к чему не принуждаю. Ты свободна и можешь идти на все четыре стороны. Живи как хочешь и оставь меня уже в покое.

Она медленно встает и отворачивается, делает пару шагов к выходу. Ада до последнего Ада. Даже спасибо хуй сказала. Сука меркантильная. Останавливается и оборачивается вся белая.

– Ты идиот.

– Ну спасибо, – сил мои больше нет это ее эгоизм терпеть. Перед глазами застилает красный дым. Медленно встаю из-за стола и иду в ее сторону с твердым намерением наконец придушить. Останавливаюсь всего в шаге от Ады и замираю.

Такого я еще в этой жизни не видел. Из огромных глаз размером с монету начинают катиться крупные слезы. Я в курсе, что все люди плачут и Ада, конечно, тоже физически может. Но все же.

– Ты что не понимаешь, что все это для тебя было, дурак? – отчаянно подрагивает ее голос и в мою грудь врезается кулачок.

– Да о чем ты вообще? – растерянно тяну к ней ладонь и стираю со щеки влагу, точно настоящие.

– Я же всегда тебя любила, с того долбаного свидания, – Ада срывается на крик, – Просто позволить себе не могла. Ни себе, ни тебе. У меня же не было будущего, только конечный срок и больничная койка. И спустя эти кошмарные четыре года ничего не изменилось. Даже сейчас мне тебе предложить нечего, – она закрывает лицо ладонями и тихонько всхлипывает, – я это тупик, Мирон. Мне ведь даже детей иметь нельзя.

В голове начали туго крутиться шестеренки. Смысл ее слов все никак не доходил.

– Повтори, – обхватываю запястья и пытаюсь оторвать ладони, прячущие ее лицо, но Ада не дает.

– Что повторить? – разносится из ладоней, глухо и напополам со всхлипами.

– Самое главное в этой твоей слезливой херне, – я терпеливо продолжаю отдирать ее пальцы. Ни в какую на меня смотреть не хочет.

– У меня никогда не будет детей, – шепчет Ада почти неслышно.

– Ада, не выводи, – отрываю наконец ладони и смотрю в зареванные глаза, – повтори.

– Я тебя люблю, – раздается сбивчивое признание и она жмурится, выдавая очередную порцию слез.

– Да ты просто, – с силой сжимаю хрупкие запястья и стискиваю зубы. Твою же мать!!! Да я ее всю жизнь!!! А она же!!! Ну вот как же? Я ей деньги за секс предлагал, сукой меркантильной называл, тварью бездушной, трахал как последнюю шлюху. А она, блядь, все терпела и молчала. Это что, самопожертвование такое? – долбаная мать Тереза, блядь.