Альтер Эго. Обретение любви - Иван Вересов Страница 17

Они во многом были разные. Или, может быть, чего-то не хватало в их отношениях. Нежности, внимания? Сергей жил в танце, часто равнодушный ко всему остальному — не хватало ни сил, ни времени, жизнь складывалась непросто, требовала жертв, заставляла бороться за каждый успешный шанс. Танцовщик мало принадлежит себе и никак не принадлежит родным и близким. Это надо понимать и принимать.

Максим принимал, не обижался, лишь иногда пробивало, хотелось что-то взамен. Или это неправильно — ждать благодарности за любовь, не бартер же?

А Сергей привык к заботам Макса и принимал их, возможно, с благодарностью, но как должное. Или просто не замечал. Или не знал как выразить, что заметил. Опасался? Боялся близости вне постели? Разочарования?

Но и Максим, который так оберегал Залесского от житейских проблем, не замечал в Сергее главного, отмахивался от болезненно желаемого стремления быть услышанным.

Они никогда не говорили по душам.

Это касалось и секса, и быта, и деловых отношений. Допустим, Макс был прозорлив, опытен, хваток, удачлив. Все так. Но право голоса Сергею иметь хотелось. Может, он бы и пользоваться им не стал бы. Только априори быть подчиненным во всем — напрягало.

Сергей взрослел и начинал тяготиться положением "нижнего", а Максиму в голову не приходило поменяться с Залесским ролями. Да и не вышло бы, чего там греха таить. Лазарев оставался активом.

Хотя основная проблема была не в этом, позиции при занятии сексом можно согласовать или найти другие способы, приемлемые для обоих. А вот непреодолимые препятствия в представлениях о близости, о любви…

Чем дальше Сергей и Макс жили вместе, тем понятнее становилось, что их поведение в совместном быте, досуг, образ мыслей различаются.

Например, Сергею не нравилось в загородном доме, а Максим любил уединенное жилище на природе и категорически отказывался переезжать в город.

Начали полярно расходиться даже в работе. Лазарев все стремился, искал, перебирал варианты, побуждал Сергея к чему-то новому, а Залесский успокаивался, отказывался от своих прежних амбиций. То ли отчаялся, то ли сказал себе "не срослось" и смирился. Да! Он начал смиряться, и выходило, что все старания Максима напрасны.

Время шло слишком быстро! И Максим не знал, как придержать его. Неотвратимо приближался тот день, когда на мобильном должен был высветиться номер Васи Костецкого. И тогда…

А черт его знает, что тогда, ну включат счетчик, будет фору еще месяц, хорошо два. А потом? Пузо припечатают горячим утюгом? Пальцы отрежут? Колено прострелят или яйца? Так денег им это не прибавит. Обвел он их, риски в договоренность не прописал, а эти идиоты ему поверили, надежным показался, процент большой душу согрел, обратно получить рассчитывали вдвое. На самом же деле… А нечего с него и взять, кроме жизни.

Помирать, конечно, не хочется, тем более в грязном подвале. Выход? Наверно, есть, но никак не мог Максим его отыскать. Свою безопасность он в эту схему не заложил.

Но взять с него нечего, да… Лично у Макса ничего нет, студия как бы и частная, а под государственной крышей — не подкопаешься. Пожечь могут, вот этого Лазарев боялся и за Сергея тоже опасался. Убрать бы его из страны, на гастроли, а лучше насовсем.

Залесский ничего не знал, в дела Макса не вдавался. Так с самого начала было, он занимался творчеством, Лазарев — финансами и всем остальным.

Потому для Сергея существовали лишь выступления, подготовка к ним, мастер-классы, бесконечные поиски образа, разговоры с зеркалом. Последние случались все реже, Сергей начал жить старым багажом, копируя из раза в раз то, что нашел однажды. Это уже не было живым. Самое страшное происходило незаметно — он отстраняться и от танца.

Что там было внутри, о чем думал Сергей, к чему стремился — этого Макс не знал. И не спрашивал. Все более удрученный грядущими проблемами, он жил как под дамокловым мечом, и с каждым днем труднее было скрывать правду.

Да, хотелось поделиться, рассказать. Но, узнав, Сергей стал бы соучастником, а этого Макс допустить не мог.

Он начал пить, прикладывался к бутылке по вечерам, снимал напряжение. Залесскому не нравилось, осуждал. Максим чудом сдерживался, чтобы не вспылить, не высказать все, что наболело. Но молчал, отмахивался, отшучивался. Шуточки костью застревали в горле.

Вставал хмурый, с головной болью, смотрел в окно на слякотную осень и думал о том, что если закопают, то в холодной жиже лежать гораздо поганее, чем в промерзшей земле. Лучше бы зимой…

Насчет Васи иллюзий у него не было, тот мог урыть и за меньшее.

Не то чтобы Макс боялся, рисковал он и раньше, и серьезнее ситуации были. Но тогда терять ему по большому счету было нечего. Смысл жизни его дурацкий сводился к одному — доказать матери, которая его и знать не хотела, что он всего добьется сам, поступит в университет, выучится, начнет работать и зарабатывать. Начал, а дальше? Только с появлением в жизни Сергея Макс серьезно стал задумываться о “дальше”, оно оказалось общим, и Залесский в центре. Почему? Макс не задавался этим вопросом, а если бы задался, то вряд ли смог ответить. Любовь? В начале — да, безусловно, горячая, плотская, та самая, которую Максим понимал и признавал, он так хотел Сергея, что яйца в узел скручивало и ломало. Но было и другое, когда он смотрел на Залесского у станка, на идеальные совершенные движения рук, ног, наклоны, перегибы в пор де бра, на игру и напряжение мышц, то чувства плавились, как воск на огне. И вожделение, человеческая страсть превращались в восторг, близкий к молитвенному. Никогда в жизни Макс не признался бы в подобной слабости, но факт оставался фактом — он все больше становился зависим от созерцания, часами просиживал в репетиционном зале. Сергей привык и не спрашивал зачем. Так они и ездили на классику вместе.