Моя и точка! - Алекс Чер Страница 17

— Ты вообще в своём уме? — зашипела Ия, понизив голос. — Ты что себе…

Но он не дал ей закончить, прижал к стене.

— Нет. Я же Луд, помнишь? — и впился губами, не давая договорить. Жадно. Ненасытно.

— Прекрати! — отвесила ему Ия такую пощёчину, что заболела рука. Она перехватила её за запястье другой рукой и прижала к себе. — Да как ты смеешь! При Натэлле. При детях.

Он потёр щёку, рукой подвигал челюсть и мрачно глянул на Ию.

— Хороший удар. Смею что? Готовить тебе завтрак? Входить в твой дом? Обращаться к тебе?

— Марко, мне очень жаль, что так вышло.

— Жаль? Чего? Что провела со мной ночь? Что умоляла не останавливаться и до хрипоты выкрикивала моё имя? Или жаль, что изменила своему жалкому муженьку?

— Не смей называть его жалким, — возразила Ия, как-то ещё по привычке что ли защищая Марата. Или потому, что теперь была куда более виноватой, чем он?

— А я смею, — усмехнулся Марко. — Тебе мало того, что ты от него услышала? А знаешь, если бы я не звезданул его по роже, разбитая губа могла быть у тебя, а не у него. Не удивлюсь, если бы он поднял на тебя руку. А так, похоже, побоялся.

— Ах вот как? — выдохнула она. — А ты не подумал, что если бы не лез, если бы не размахивал своими кулаками, то, может, он ничего и мне бы не наговорил. Так и знала, что это был ты, — покачала она головой. — Так и знала, что он был настолько зол не просто так. Да по какому праву ты вообще позволяешь себе здесь распоряжаться? Кто позволил тебе распускать руки?

— Он и позволил. Когда назвал тебя перепуганной курицей. Когда обвинял, что это ты недосмотрела за ребёнком. Не выношу грубость по отношению к женщине. И когда орут на мать своих детей — особенно. Жалею только, что всего один раз ему вмазал. Надо было избить так, чтобы ему и в голову не пришло отыграться на тебе. Но прости, что пожалел твоего драгоценного Марата.

— Да ты и правда луд, — зло, сквозь зубы выплюнула Ия.

И хуже всего не то, что её аж колотило от злости, а то, что она всё ещё чувствовала на своём теле его сильные руки, ещё задыхалась в его объятиях, его поцелуй ещё дышал на её губах и, стоя рядом с ним, она никак не могла избавиться от этого наваждения.

— А ты самая красивая, самая потрясающая, а теперь ещё и самая желанная женщина в мире, — коснулся он большим пальцем её губ. — Моя женщина.

— Нет, Марко, — вжалась Ия в стену, уворачиваясь от его руки. — Не твоя.

— Хочешь всё забыть? — усмехнулся он. — Хочешь жить дальше, как ни в чём ни бывало? Уже не получится, Анастасия Павловна.

Ия сглотнула, но ничего не ответила. И когда его рука легла на затылок и подтянула её к себе, уже даже не сопротивлялась.

— Ты — моя! — сказал он, обдавая губы горячим дыханием. — Моя и точка!

А потом отпустил.

— А сейчас ты будешь есть салат, что дети нарезали специально для тебя. Пить чай, что для тебя заварила Натэлла Эдуардовна. И думать о том, что ты имеешь право быть любой. Смешной или расстроенной, испуганной или смелой, уставшей, злой, несправедливой. Имеешь право ошибаться. Как и все. Но ты важна такой, какая есть. Помни об этом. И ни для кого не меняйся. Если спросят, скажи детям, что у меня появились срочные дела, — развернулся Марко и пошёл.

— Луд! — окликнула его Ия и показала на дверь. — А ты?