Сердце без любви - Мила Ваниль Страница 15

— Ты завтракала? — интересуется Джеймс, когда я спускаюсь в гостиную.

Он что-то готовит на кухне, но туда соваться боязно. Останавливаюсь около дивана, на котором лежат чулки и знакомая сбруя, и, повинуясь порыву, опускаюсь на колени. Пол теплый, но жесткий, здесь нет ковра.

— Да, сэр, — отвечаю я. — Завтракала.

Вздрагиваю, потому что Джеймс неожиданно оказывается рядом: я вижу его босые ступни. Передвигается он бесшумно, как кот.

— Встань.

В голосе Джеймса чувствуется недовольство. Я что-то не так сделала?

Неловко поднимаюсь, отвожу взгляд.

— Нет, Бэмби, смотри на меня, — жестко говорит Джеймс. — Да, так. Зачем ты опустилась на колени?

— Но я… я думала…

Блин! В прошлый раз я была умнее — делала только то, что приказывали.

— Тебе не надо думать, надо всего лишь подчиняться. Несложно, правда?

— Д-да, сэр, — выдыхаю я. — Простите…

— Надень чулки. Встань сюда.

Он садится на диван, откидывается на спинку и указывает на место перед собой. Чувствую подвох, но не могу понять… В прошлый раз я надевала чулки наверху.

Натягиваю чулок на носок, поправляю пятку.

— Поставь ступню сюда, Бэмби.

Джеймс хлопает себя по бедру.

— Э-э-э…

— Бэмби?

Балансирую на одной ноге, а другой упираюсь в его колено. И расправляю чулок по ноге — медленно и красиво, чтобы не осталось складочек. При этом понимаю, что Джеймс видит все, что у меня между ног, и сердце замирает от смеси стыда и похоти.

Он молчит, никак не комментирует происходящее, и не дает волю рукам — только смотрит. Кажется, я чувствую прикосновения его взгляда на половых губах и клиторе.

Чулки, приготовленные для меня Джеймсом, необычные: на резинке красный бант из атласной ленты. Так же я надеваю другой и замираю, выпрямившись.

— На колени, Бэмби.

Джеймс надевает на меня ошейник и крепит к нему ремешки. Сегодня сбруя все же иная, она обвивает грудь и не спускается к талии.

— Повторю вопрос, а ты подумай, прежде чем ответить. — Джеймс берет меня за подбородок. — Ты завтракала?

Утром мне кусок не лез в горло, я спешила сюда. Но я не привыкла пользоваться чужим гостеприимством. Как-то даже не пришло в голову, что здесь, в доме Джеймса, мне придется принимать пищу. Над ответом я не задумываюсь.

— Да, сэр.

Он смотрит, прищурившись, и, кажется, опять недоволен.

— Если соврала, прими позу, в которой я мог бы тебя наказать. Нет, оставайся на месте.

Меня словно кипятком ошпарили. Джеймс чувствует ложь? Нет, скорее, проверяет… Я могу обмануть и настоять на своем. А могу признаться и получить наказание. Что выбрать? Я так подставилась… Почему забыла, что ему нельзя врать? Значит, нужно принять позу для наказания. Очевидно, чтобы Джеймсу было удобно меня… пороть.

Кусаю губы, но встаю, разворачиваюсь к нему спиной и наклоняюсь, опираюсь руками на низкий столик. Почти сразу чувствую руку Джеймса на пояснице. Он придерживает меня и шлепает — не по попе, а по бедру, чуть ниже ягодицы, трижды по обеим ногам. Шлепки сильные и болезненные, на глаза наворачиваются слезы, но я терплю и стараюсь не шевелиться.

— За вранье я всегда наказываю, Бэмби. — Джеймс гладит меня между лопаток. — Если повторится, порка будет серьезной. Если войдет в привычку, мы расстанемся.

— Простите, сэр, — бормочу я.

Он бросает на пол подушку и показывает на нее.

— На колени, и жди.

На подушке стоять приятнее, коленям не больно. Я украдкой растираю горящую кожу, пока он возится на кухне. Никогда бы не подумала, что шлепки могут быть такими болезненными…

Джеймс возвращается с подносом и расставляет на столике тарелки. А у него на кухне хорошая вытяжка! Несмотря на открытое пространство, я не почуяла запах оладий, когда пришла. Вот же они — лежат золотистой горочкой, источая одуряющий аромат. Когда я ела оладьи? Не помню… Помню, как в детстве вертелась рядом с мамой, выпрашивая первый оладушек. Как макала его в вишневое варенье или сгущенку, как текли по подбородку сладкие «усы».

Джеймс принес и кофе — мое любимое капучино с густой пенкой. И фрукты, нарезанные кусочками. Он берет вазочку с вареньем, опускает туда оладушек и подносит мне.

— Руки за спину. Открывай рот.

Я в прострации. Джеймс кормит меня с рук! До этого я пила так кофе, но еда… О, это потрясающие ощущения! Невероятно вкусно — все же он гениальный повар. Подозреваю, что и абрикосовое варенье не покупное. Я не чувствую унижения, хоть меня и кормят, как собачку. Хозяин кладет мне в рот вкусные кусочки, чередуя оладьи и фрукты, дает пить кофе, и это забота. Он молчит, но на губах играет улыбка, а сладкие капли на моем подбородке он вытирает влажной салфеткой.

Джеймс и себя не обделяет — это завтрак для двоих.

— Сыта? — спрашивает он, когда я отворачиваюсь от очередного кусочка.

— Да, сэр.

Он неторопливо допивает свой кофе, убирает со стола и складывает грязные тарелки и чашки в посудомоечную машину. В это время мне дозволено валяться на диване, чем я и пользуюсь, растирая затекшие ноги.

— Это с непривычки, — говорит Джеймс, вернувшись. — Хочешь поплавать в бассейне?

Я сыто икаю, непроизвольно поглаживаю живот.

— Да, лучше попозже, — смеется Джеймс.

— Спасибо, все очень вкусно, сэр.

Внимательно смотрю на него — рассердится или нет? Может, мне нельзя говорить без разрешения? Он чудесным образом понимает, что у меня на уме.

— Я не приказывал молчать, Бэмби. Кстати, ты помнишь стоп-слово?

— Красный, сэр.

— Пока у тебя нет опыта, я буду напоминать, что ты можешь воспользоваться им в любой момент, чтобы я не делал. Не бойся расстроить меня отказом. Гораздо сильнее меня расстроит, если ты будешь терпеть то, что для тебя неприемлемо. До добра это не доведет, поверь.

Мне нравится легкий акцент Джеймса. Он удивительно правильно говорит по-русски, хотя и строит фразы несколько витиевато. Я заметила, что в доме есть книги на русском языке: в зоне отдыха, в гостиной, и они с закладками. Джеймс определенно их читает. С сожалением вспоминаю, что давно не практиковалась в английском языке, а ведь я говорю на нем с детства.

— Хорошо, сэр. Я не хочу вас расстраивать.

— Иди сюда, Бэмби.

Он садится в кресло и помогает мне устроиться у него на коленях. Я опять забываю, как дышать, потому что сижу к нему лицом, и мои ноги разведены.

— Не дрожи. Я буду тебя трогать, и у тебя есть стоп-слово.