Допрос с пристрастием - Дмитриева Марина Страница 10

— Привет, — протяжно пропела я, сияя, словно до блеска натертый самовар, и постаралась выдать свою самую обворожительную улыбку под фирменным названием «устоять невозможно».

Складка между густыми бровями Карпова стала только глубже, а радость от лицезрения моей прекрасной физиономии так и не появилась. Похоже, у него в животе полный штиль наблюдается, и никаких завихрений, вызванных полетом прекрасных насекомых, в помине нет.

— Здравствуйте, Калашникова Кристина Сергеевна.

Фыркнула. Как официально! Карпов хотел пройти мимо. Но я вцепилась в его локоть, не давая уйти. Ах, как посмотрел на руку, словно заморозил, нет, обжег! В общем, рука отнялась.

— Лейтенант, скажи, чтобы ты стал со мной разговаривать, мне нужно совершить преступление?

— Попробуй, — ответил он, нервно стряхивая мою онемевшую руку со своего локтя.

— Ты же милиционер и должен предотвращать преступления, а не толкать на совершение новых! Я пожалуюсь твоему начальству!

Карпов обернулся и так улыбнулся, что я, кажется, взлетела на полметра вверх от восторга.

— У меня и так из-за тебя выговор и фингал под глазом.

Но несмотря на его слова, я почувствовала, поняла, лед треснул и пошел крупными глыбами по теплоте взаимного интереса. А я уж постаралась взглядом, прикосновением к его руке добавить жара, чтобы даже самые стойкие льдинки не просто растаяли, а даже превратились в пар...

***

— Швец, на выход!

Как не хочется выныривать из этих счастливых воспоминаний! Затеряться бы там, остаться в них навсегда!

— Сегодня тоже на допрос? — уточнила я у охранницы, а сердце тревожно забилось, неужели мы снова увидимся.

— Радуйся, Швец, свидание тебе разрешили.

Большая комната, куда меня привели, была разделена перегородкой, с одной стороны которой находились родственники, а с другой — подследственные. Перегородка, в свою очередь, дробилась выступающими панелями на отдельные кабинки, в каждой из которых находились стул и телефонный аппарат. По другую сторону стекла меня ждал папа.

Папа... Все это время я делала все возможное, чтобы никто из родных, особенно отец, не догадались о том, как несчастен мой брак. Когда мы приходили в гости к родителям, старалась быть веселой, улыбчивой, выглядеть Кристиной Калашниковой, а не бледной ее тенью. Боялась, что папа или мама обо всем догадаются, поймут о моем вранье насчет "большой любви, долго зревшей в душе", о которой я не решалась никому поведать и которой "не смогла противиться". "Долго зрела" только похоть Роберта Евгеньевича. Еще с подросткового возраста ощущала на себе его липкие, нескромные взгляды.

— Доченька, как ты?

У папы грустные глаза.

— Все хорошо.

— Разве в этом месте может быть хорошо?

Как ни странно, здесь намного лучше, чем последние пять лет моей жизни. Особенно после того, как я узнала, что дело об убийстве Роберта Евгеньевича ведет Карпов. Пусть Володя сейчас очень зол на меня и смотрит презрительно, пусть! Главное, что я теперь хотя бы изредка могу им любоваться!

— Нормально, пап, жить можно. Только очень скучно в одиночной камере. Я думаю попросить, чтобы меня перевели в общую.

Может быть, среди тюремных разговоров других несчастных женщин, я реже буду вспоминать свое вынужденное замужество и перестану ощущать себя израненной птицей, которую всю истыкали прутьями золотой клетки.

— Нет, Кристи, — в глазах отца появился страх, — ты жена крупного начальника полиции, это может быть опасно. Люди, которые сюда попадают, ненавидят тех, кто находится по другую сторону закона. А уж про зависть людскую вообще молчу.

Отчего-то совершенно не страшно, я и так уже вся переломанная. Вряд ли мне будет больнее, чем тогда, когда я, уходя, вырывала вместе с сердцем свою любовь. Или когда муж, подтащив меня к горящему камину, выжигал той самой кочергой, которой его убили, татуировку на моем плече — маленькую рыбку, сделанную в честь большого старшего лейтенанта Карпова. «У моей жены не должно быть татуировок на теле, ты же не зечка какая-нибудь!»

— Доченька, — отец понизил голос, — скажи, зачем ты это сделала? Вы ведь хорошо жили с Робертом?

Папины глаза смотрели с надеждой. Он наверняка подозревал, несмотря на мою игру, что не все так ладно "в датском королевстве". Ведь старые друзья должны догадываться о повадках друг друга. Я понимаю папу, он хочет развеять свои сомнения и не чувствовать себя виноватым. Но у меня нет больше сил жертвовать собой, для того чтобы все другие жили спокойно и сыто.

— Папа, — тоже понизила голос, чтобы рядом сидящие случайно не расслышали, о чем мы беседуем, — будь готов к тому, что все узнают…

Не договорила, но отец меня понял, его глаза потрясенно расширились…

— Дочка, прости….

Подняла вверх руку, призывая его остановиться в своей покаянной речи. Телефоны ведь могут прослушивать. Да и в конце концов, это было прежде всего мое решение.

— А главное, папа, я не убивала Роберта Евгеньевича.

— Почему ты не хочешь поговорить с адвокатом? Он лучший в нашем городе по уголовным делам…

— Потому что твой хваленый адвокат вместо того, чтобы сосредоточиться на доказательстве моей невиновности, хочет выдать меня за умалишенную.

— Ты его в самом деле не убивала? — в голосе отца звучало сомнение.

Если даже папа мне не верит, то что можно говорить обо всех остальных…

— Папа, если бы я решила с ним расправиться, то сделала бы это намного раньше.

Отец кивнул, соглашаясь с моими словами, однако сомнение все равно читалось на его лице. Но продолжать дальше расспросы он, слава богу, не стал.

— Доченька, у меня еще одна неприятная новость. Воспользовавшись отсутствием хозяев, ваш дом обокрали. Ты не представляешь, что они там устроили, даже обои зачем-то сорвали.

Вот оно. Не я одна мечтала выбраться из липкой паутины Роберта Евгеньевича.

— Мы с мамой там немного прибрались, но вообще, конечно, ужас, придется делать ремонт.