Крошка Доррит. Книга вторая - «Богатство» - Чарльз Диккенс Страница 67

Прибыв на Харли-стрит, Кэвендиш-сквер, молодыеБыли встречены мажордомом. Сей великий муж отнесся к событию без особогоинтереса, но в общем терпимо. Люди должны жениться и выходить замуж, иначе небудет надобности в мажордомах. Как народы существуют, чтобы платить налоги, таки семейные дома существуют, чтобы держать мажордомов. Мажордом мистера Мердлабыл, по-видимому, глубоко убежден, что природа заботится о продолжении родабогачей ради него и ему подобных.

Ввиду этого он удостоил подъехавшую карету снисходительнымвзглядом и милостиво распорядился, стоя в дверях, чтобы один из его подчиненныхпомог снести багаж. Он даже простер свою любезность до того, что лично проводилновобрачную в гостиную к мистеру Мердлу; но это следует рассматривать как дань уваженияпрекрасному полу (коего он был большим почитателем и даже питал нежные чувствак одной очаровательной герцогине), а отнюдь не как знак служебного усердия.

Мистер Мердл топтался на коврике перед каминомв ожидании миссис Спарклер. Приветствуя ее, он так глубоко втянул руку в рукав,что новобрачной пришлось пожать пустой обшлаг, словно она здоровалась с чучеломГая Фокса. Он слегка прикоснулся губами к ее губам, а затем ухватил себя зазапястье и стал пятиться назад, натыкаясь на диваны, столы и стулья, как будтосам себя вел в полицию, твердя: «Шалишь, шалишь, голубчик! Попался, так теперьуж не уйдешь!» Миссис Спарклер расположилась в отведенных ей апартаментах —уютном гнездышке из пуха, шелка, кретона и тончайшего полотна — с приятнымсознанием, что пока все идет как по маслу и каждый день приближает ее кдолгожданному торжеству. Накануне свадьбы она в присутствии миссис Мердлсделала ее горничной небольшой подарок — браслет, шляпку и два новехонькихплатья — раза в четыре дороже того, что когда-то миссис Мердл подарила ейсамой. Сейчас она занимала парадные комнаты миссис Мердл, убранные ещероскошней обычного ради почетной гостьи. Нежась среди этой роскоши, окруженнаявсем, что только могут доставить деньги или создать человеческая изобретательность,она видела в мечтах, как та лилейная грудь, что вздымалась сейчас в лад полетуее воображения, вступает в соперничество с прославленным Бюстом, затмевает егои развенчивает навсегда. Счастье? Наверно, Фанни была счастлива. По крайнеймере она больше не выражала желания умереть.

Курьер не согласился на то, чтобы мистерДоррит останавливался у кого-нибудь, и отвез его в отель на Брук-стрит,Гровенор-сквер. Мистер Мердл приказал, чтобы завтра с утра карета ждала уподъезда, решив сразу же после завтрака нанести мистеру Дорриту визит.

Ах, как блестела карета, как лоснились крутыелошадиные бока, как нарядно выглядела сбруя, каким добротным было сукно ливрей!Богатый, внушительный выезд, вполне достойный великого Мердла. Ранние пешеходыоглядывались вслед и говорили, благоговейно понизив голос: «Он поехал!»

Он ехал, не останавливаясь, до самойБрук-стрит. Там из роскошного футляра появился таившийся в нем бриллиант —довольно тусклый, против ожиданий.

Переполох в отеле! Сам Мердл! Хозяин, весьманадменный джентльмен, который только что приехал в город на паре чистокровныхгнедых, поторопился выйти, чтобы лично проводить высокого гостя к мистеруДорриту. Конторщики и слуги толпились в боковых коридорах, забивались в углы иниши, чтобы хоть поглядеть на него. Мердл! О солнце, луна и звезды, вот он —великий из великих! Богач, вопреки Новому завету, уже вошедший в царствиенебесное. Человек, который кого угодно мог пригласить к обеду, у которогоденьгам не было счету! Он еще только поднимался по лестнице, а люди ужезанимали места на нижних ступеньках, чтобы хоть тень его упала на них, — когдаон будет спускаться. Так когда-то приносили и клали больных на пути Апостола —только тот не принадлежал к высшему обществу и денег не имел вовсе.

Мистер Доррит, облаченный в халат ивооруженный газетой, сидел за завтраком. Курьер доложил звенящим от волненияголосом: «Мистео Мердл!» Мистер Доррит вскочил на ноги, сердце рванулось у негоиз груди.

— Мистер Мердл, какая — кха — честь! Не нахожуслов, чтобы выразить, как я тронут — кхм — глубоко тронут подобным — кха-кхм —вниманием. Мне хорошо известно, сэр, что вы обременены делами и что ваше время— кха — ценится на вес золота. (От волнения мистеру Дорриту не удалосьдостаточно оттенить голосом слово «золото».) В столь ранний час уделить мне —кхм — несколько минут вашего поистине бесценного времени, это — кхм — высокаячесть, сэр, и поверьте, я — кхм — признателен вам до глубины души. — При мыслио том, к кому он обращается, мистер Доррит не мог сдержать почтительноготрепета.

Мистер Мердл издал какое-то глухое, утробное,нечленораздельное бормотанье, после чего выговорил:

— Рад вас видеть, сэр.

— Вы очень любезны, сэр, — сказал мистерДоррит, — необычайно любезны.

Гость тем временем опустился в кресло и провелрукой по нахмуренному лбу.

— Надеюсь, вы в добром здравии, мистер Мердл?

— Я — да, более или менее — как всегда, —сказал мистер Мердл.

— Вам, верно, совсем не приходится отдыхать,сэр?

— Пожалуй. Но — да вы не думайте, ничегосерьезного со мной нет.

— Небольшая диспепсия? — участливо подсказалмистер Доррит.

— Возможно. Но я — да, я, в общем, здоров, —сказал мистер Мердл.

Губы мистера Мердла запеклись темной полоской,напоминавшей след пороха после выстрела; вид его позволял предположить, что,если бы не природная медленность движения крови в жилах, его бы, вероятно,трепала сейчас лихорадка. Всеми этими признаками, а также усталым жестом,которым он проводил рукой по лбу, и были вызваны заботливые расспросы мистераДоррита.

— Миссис Мердл, — галантно заметил мистерДоррит, — в Риме, как и везде — кха — пленяет все взгляды, — кхм — царит вовсех сердцах и является лучшим украшением светского общества. Когда я видел еепоследний раз, она цвела как роза.

— Миссис Мердл, — сказал мистер Мердл, —пользуется славой очень красивой женщины. Она и в самом деле красива. Я этопризнаю.

— Не признавать этого нельзя, — сказал мистерДоррит.

Мистер Мердл пошевелил во рту языком — язык,видно, был очень тугой и неповоротливый, — потом облизнул губы, снова провелрукой по лбу и стал озираться по сторонам, главным образом норовя заглянуть подстулья.