Московская сага. Поколение зимы - Василий Аксенов Страница 5

Он медленно шел вдоль желтого с белыми колоннами зданияМорского собрания, прикладывая руку к козырьку, расходясь с военморами, и дажеулыбался в ответ на взгляды женщин – Кронштадт всегда славился женамиплавсостава, – и вспоминал, как в мартовскую пургу, во мраке, оставив нальду белый халат, сшитый из двух простынь, он поднялся на причал, перебежалбульвар и пошел вдоль этого здания, фальшивый моряк, братишечка что надо, дажесвежая наколочка была сделана на груди: «Бронепоезд „Красный партизан“.

Дюжина сверхсекретных лазутчиков была отобрана самимкомандармом Тухачевским из числа самых беззаветных. К моменту решительногоштурма, действуя в одиночку, они должны были выводить из строя орудия иоткрывать ворота фортов. Дорог был каждый час, над заливом уже начинали гулятьвлажные западные ветры.

В ту ночь он беспрепятственно дошел до явочной квартиры, аутром... вот утром-то и начались его муки.

Он проснулся от звуков оркестра. По залитой солнцем улице кЯкорной площади маршировала колонна моряков; веселые ряшки. Над ними в ярчайшемголубом послештормовом небе рябил наспех сделанный транспарант, вполнеотчетливо предлагавший сокрушительный мартовский лозунг:

«ДОЛОЙ КОМИССАРОДЕРЖАВИЕ!»

Знаки восстания были повсюду. Первое, что увидел Никита,когда вышел на улицу, имея в котомке два маузера, четыре гранаты и фальшивыймандат Севастопольского флоткома, были расклеенные на стене листки «ИзвестийКронштадтского совета» с призывами ревкома, информацией об отражении атак и овыдаче продовольствия, а также с издевательскими частушками в адрес вождей.

...Приезжает сам Калинин,

Язычище мягок, длинен,

Он малиновкою пел,

Но успеха не имел.

Опасаясь грозных кар,

Удирает комиссар!

Беспокоен и угрюм

Троцкий шлет ультиматум:

«Прекратите беспорядок,

А не то, как куропаток,

Собрав верную мне рать,

Прикажу перестрелять!..»

Но ребята смелы, стойки,

Комитет избрали, тройки,

Нога на ногу сидят

И палят себе, палят!..

Эти «ребята» отрядами, поодиночке, толпами продолжалистекаться на Якорную, формируя у подножия Морского собора и вокруг памятникаадмиралу Макарову огромную толпу черных бескозырок и голубых воротников.Редкими вкраплениями в балтийскую униформу выделялись солдатские шинели иовчинные полушубки. Сновали мальчишки, иной раз мелькали и возбужденные лицаженщин. Все вместе это называлось «Кронштадтская команда».

Играло несколько оркестров. Они перекрывали постоянновозобновляющуюся канонаду с залива. Что касается большевистских аэропланов, тов общем гаме, пороховом и медном громе их моторы были вообще не слышны, а самиони казались каким-то ярмарочным аттракционом, хоть и слетали с них поройсмертоносные пакеты и листовки с угрозами «красного фельдмаршала» Троцкого.

Настроение было праздничным. Никита не верил своим глазам.Вместо зловещих ожесточенных заговорщиков, ведомых вылезшими из подпольябелогвардейцами, он видел перед собой что-то вроде народного гульбища, многиетысячи, охваченные вдохновением.

Странное место. Византийская громада собора, монументчеловеку в простом пальто. «Амурские волны» и взрывы. Игрушечные аппараты внебе, окруженные ватными клочками шрапнельного огня. Фаталистическая игра или –вспомни отца Иоанна! – новая соборность, исповедь бунта?

С трибуны долетали крики ораторов:

– ...Товарищи, мы обратились по радио ко всему миру!..

– ...Большевики врут про французское золото!..

– ...Советы без извергов!..

Едва ли не каждая фраза покрывалась громовым «ура».

– ...Слово имеет предревкома товарищ Петриченко!..

Из черных шинелей на трибуне выдвинулась грудь, обтянутаяполосатой тельняшкой. Простуды не боится. Из маузера отсюда не достанешь. Можетбыть, кто-то из наших, из одиннадцати, сейчас целится?

– Товарищи, ставлю на голосование вторую резолюцию линкоров!Ультиматум Троцкого отклонить! Сражаться до победы!..

Потрясенный Никита смотрел вокруг на ревущие единым духомглотки. Победа! Победа! Потом спохватился, стал и сам размахивать шапкой икричать: «Победа». Кто-то хлопнул его по спине. Усатый бывалый военмор судовольствием заглянул в его молодое лицо.

– Поднимем Россию, браток?!

«Ура», – еще пуще завопил Никита и вдруг похолодел,почувствовав, что кричит искренне, что втянут в воронку массового энтузиазма,что именно здесь вдруг впервые нашел то, что так смутно искал все эти годы соштурма «Метрополя» в 1917 году, когда семнадцатилетним мальчиком присоединилсяк отряду Фрунзе, – порыв и приобщение к порыву.

Да ведь предатели же, мерзавцы, под угрозу поставили самуРеволюцию ради своего флотского высокомерия, избалованности, анархизма, всегоэтого махновского «Эх, яблочко, кудыт-ты котисся»! Какие еще могут быть порывыи сантименты в отношении этого сброда?!

Открылись двери собора, на паперть вышел священник скрестом, стали выносить гробы с погибшими при отражении вчерашнего штурма.Оркестры заиграли «Марсельезу». Моряки обнажили головы. Лазутчик Градов тожеснял шапку. Момент всеобщей скорби, мороз по коже, дрожь всех мышц – вот,очевидно, предел всей этой вакханалии, четыре года злодейств во имя борьбы со злодейством,набухание слезных желез... Да ведь это вокруг тебя Новгородское вече, свободнаяРусь, и ты ударишь им в спину!..

* * *

...После того как все было кончено, Никита, в числе трехуцелевших из дюжины отряда особого назначения, был награжден золотыми часамишвейцарской фирмы «Лонжин». Затем его госпитализировали. Несколько дней онметался в бреду и беспамятстве, лишь на мгновения выныривая к обледенелымветочкам и снегирям за окном Ораниенбаумского дворца.

Никто никогда не говорил ему ни о характере, ни оподробностях той горячки. Он просто выздоровел и вернулся в строй.Кронштадтской темы предпочитали не касаться в военных и партийных кругах, хотяи ходили смутные слухи, что у самого Ленина на этой почве разыгралась форменнаяистерика. Якобы визжал и хохотал вождь: «Рабочих расстреливали, товарищи!Рабочих и крестьян!»

Никто, разумеется, не говорил в «кругах» и о том, что именноКронштадт вывел страну из сыпняка военного коммунизма, повернул ее к нэпу –отогреться. Не случись эта страшная передряга, не отказались бы вожди «всерьези надолго» от своих теорий.