Затонувший ковчег - Алексей Варламов Страница 35

— Чего вам? — вытаращил он удивленные глаза.

— Я привел девушку, — сказал директор.

— Вы оттуда? — жадно спросил вратарь. — Что там?

— Агония.

— Да? — произнес парень потухшим голосом и недоверчиво взглянул на директора. — Обождите тут. Я скажу старцу.

Илья Петрович вдруг почувствовал, как колотит его озноб. Он подумал о том, что сейчас откроются ворота этого обетованного места, к которому шел он всю жизнь через уверенность в его ненужности, через сомнения к убеждению, что оно единственное есть тот ковчег, где можно спастись. И странная мысль, что ворота впустят его, закроются и никогда больше он не выйдет, коснулась его души. Захотелось назад — это было мимолетное и малодушное чувство, и оно тотчас же ушло, оставив лишь тень на его душе. Дверь снова отворилась. За оградой стояли старухи в белых платках со свечами и смотрели на девушку. Это вдруг напомнило ей картину детства, обретение мощей, молящие глаза поселковых женщин. Старца не было, и только маленький келарь пристально глядел на Машу.

— Сохранила ли ты девство?

Илья Петрович испуганно обернулся на свою ученицу.

— Чиста ли ты? — повторил эконом. — Отвечай, как перед Богом.

— Да, — вымолвила она, покраснев.

— Заходи, — сказал Харон, и в его голосе прозвучало что-то похожее на трепет.

Она нерешительно оглянулась.

— Ну иди же.

Женщины окружили ее, и они пошли в глубь деревни. Илья Петрович шагнул вслед за ними, но келарь преградил ему путь.

— О тебе ничего сказано не было.

— Как?

Ни слова ни говоря, Харон запер ворота, и Илья Петрович остался перед закрытым скитом. Удар был настолько ошеломительным, что он даже в первый момент не подумал о девушке, с которой его разлучили. Потом застучал в ворота.

— Что еще?

— Я, — сказал Илья Петрович, с трудом сдерживаясь от гнева, — отвечаю за свою ученицу.

— Она в твоем догляде больше не нуждается.

— Мне было обещано, что вы примете нас обоих.

— Ступай, — ответил келарь. — И чем дальше ты отсюда уйдешь, тем будет лучше.

Что теперь делать и как жить, Илья Петрович не знал. К вечеру он вернулся в заброшенный поселок и снова переночевал там в Шурином доме, глотая горький дым и утоляя жажду затхлой водой. Если бы у него была водка, то он точно бы не сдержался и напился — таких страшных разочарований ему не доводилось испытывать никогда. Быть так глупо использованным и за ненадобностью отброшенным. Он пытался искать объяснения, он размышлял о собственной неготовности взойти в сонм избранных, но все забивалось одним — безмерной душевной усталостью. Однако ж, постепенно принявшись рассуждать более трезво, Илья Петрович решил, что главным для него было не найти пристанище самому, но спасти Машу, что он и сделал, а его собственная судьба и будущность в конечном итоге большого значения не имеют.

В ту ночь ему приснился сон. Будто бы он снова пришел к воротам в Бухару, но увидел не келаря, а самого старца Вассиана. И между ними произошел разговор. Илья Петрович упрекал старца в том, что тот о спасении малого стада думает, а до огромной гибнущей страны ему дела нет.

— Выйдите за ограду и обратитесь к людям. Вы не представляете, как нуждаются они сейчас в вашем слове. Никто, кроме вас, сделать этого не может, вы наш единственный шанс спастись.

— Ты путаный интеллигент, в котором нет ни настоящей веры, ни силы духа, — сказал старец. — Сказано в Писании: много званых, но мало избранных. Всем твоим исканиям грош цена. Они суть духовный блуд, прелюбодеяние мысли и ложь. Ты других спасти хочешь, а на себя взгляни. Душа твоя смердит.

— Что же мне делать, отче? — сокрушенно спросил Илья Петрович. — Чем я виноват, что родился не в скиту, как вы? Неужели теперь для меня и для миллионов других нет никакой возможности спасения?

— Как могут спастись те, кто всю жизнь служил Антихристу?

— Я же ничего не знал! — воскликнул директор.

— Ты и сейчас ничего не знаешь.

— Пусть так, но помогите. Мне некуда больше идти.

— Спасти можно только детей, — ответил старец. — Приведи сюда из мира сто сорок четыре тысячи отроков и отроковиц, тогда заслужишь прощения.

— Да где же я столько найду? — растерянно спросил Илья Петрович.

— Это твое дело.

Директор проснулся. Накануне он слишком рано закрыл печку, и в избе было угарно. Через забитые ставни в комнату проникал прозрачный свет белой ночи, и казалось, что старец действительно сюда приходил и сон был вещим. Илью Петровича знобило, болела голова. Он открыл трубу, проветрил комнату и снова лег, укрывшись старым полушубком. Сон долго не шел: гулкие звуки мешали директору уснуть, чудилось, что по избе кто-то ходит — то ли Шура, то ли его застрелившийся друг, дребезжали стекла в оконных рамах, скрипели двери и половицы. Несколько раз он поднимался, выходил в коридор и тревожно всматривался в молочную полумглу, но не было видно никого, — только облюбовавшие чердак большие птицы стучали по крыше. Под утро Илья Петрович забылся, и в этом забытьи наступило продолжение давешнего сна. Он уходит по железнодорожной ветке в Чужгу, устраивается в магазине у бендеровца, но привозит не товар, а детишек и уводит их в Бухару. Потом снова начинает работать в школе и на зимние каникулы собирает детей в лыжный поход. Они идут тяжело, через снег, через сугробы тропят лыжню. Он приводит детей и уходит, но в школу больше не возвращается. В Чужге оставаться опасно, объявлен розыск, и он переезжает на другую станцию, в другой поселок, работает там и снова ведет детей. Его ищут по всей области говорят о маньяке, его фотографии на всех столбах, и он едет куда-то на Урал, опять работает в школе и опять собирает в ужасном рабочем поселке детей. Чтобы не привлекать внимания, они совершают громадный переход и идут всю зиму через леса, реки и болота. Они идут в Бухару, как некогда уходили люди в поисках Беловодья, и снова дети исчезают за оградой, но его по-прежнему не пускают. Так проходит много лет, скит растет и опутывает всю окрестную тайгу, все меньше детей остается в мире, и вот наконец наступает день, когда сто сорок четыре тысячи отроков и отроковиц спасены и находятся в ковчеге. Заветные врата распахиваются. Илья Петрович входит и видит приземистые бараки, ряды колючей проволоки, вышки, надсмотрщика-келаря и приведенных им детей в арестантских робах.

Глава III. Бухарский пленник

Директор очнулся только после полудня. Он с трудом дошел до колодца и долго жадно пил. На улице было тепло, солнечно и сухо. Стояла та короткая благодатная пора поздней весны, когда еще не поднялась мошка, но уже подсохла земля. В такие дни крестьяне первый раз выгоняют скотину, бросают в распаханную черную влажную землю зерно, сажают кормилицу картошку, за которую одну можно было бы простить Петру-антихристу все прегрешения перед нацией. Но человеческий труд не беспокоил больше окрестности этой некогда отвоеванной заключенными у леса земли. Она вся зеленела и цвела, переливалась необыкновенными красками, полевыми цветами, и даже дома в поселке не казались такими унылыми. — Боже, какая красота, — пробормотал страдалец. По вечной своей привычке все объяснять и со всем смиряться и по неизбывному оптимизму Илья Петрович рассудил, что со временем бухаряне к нему привыкнут и примут, и решил покуда пожить в поселке. Он расчистил колодец, нарубил дров и стал обустраиваться, привыкая заново к деревенской жизни с ее каждодневными немудреными хлопотами. У него было ружье, снасти, в одной из изб ему удалось найти сети и перегородить Пустую, так что умереть с голода директор не боялся. Чуть позже посуху можно было сходить в Чужгу и запастись продуктами у верного своего товарища-хохла. В любом случае отсюда уходить и искать счастья где-то еще Илья Петрович не собирался. Но неожиданно он столкнулся с совершенно непонятной вещью. Однажды, возвращаясь домой с охоты, лесной житель почувствовал запах гари — он испугался, что в тайге начался пожар, и пошел быстрее. Выйдя к поселку, он увидел, что несколько изб горят. Сперва у него мелькнула мысль, что он не затушил печку, но ни одно строение в «Сорок втором» не уцелело: поселок горел, кем-то намеренно подожженный, и он понял, что его изгоняют из тайги. До вечера погорелец бродил по пепелищу, а потом ушел в лес. Там он смастерил шалаш, однако через три дня шалаш разрушили, и ему снова пришлось блуждать по лесам. Еще несколько раз он приближался к Бухаре — на него спускали собак, однажды раздались выстрелы. Он не сомневался нимало, что, появись у них желание его убить, они сделали бы это не задумываясь — это было просто предупреждение. Илья Петрович был и огорчен, и недоумевал, что это значит. Настойчивое желание сектантов изгнать его за пределы их территории не могло запугать, но насторожило храброго директора. Он продолжал искать встречи с этими таинственными людьми, ставшими еще большими отшельниками, чем во времена существования «Сорок второго», гонимый теперь не одним лишь любопытством и жаждой найти пристанище, но тревогой за свою ученицу. Меж тем началось лето, солнце едва закатывалось за горизонт, долго скользя над верхушками деревьев, народились комары, и жизнь в лесу стала похожей на ад. Илья Петрович изнывал от изобилия мошки, ночевал в лесу, разводя костерок, а днем кружил вокруг Бухары, как кружил всю свою жизнь вокруг им самим выдуманных и торопливо сменяемых идеалов. Он не знал, что больше его здесь удерживает: тревога за Машу, упрямство или присущая ему с детства жажда докопаться до истины, чего бы эта истина ни стоила. Теперь ему казались отчасти даже наивными его петербургские мечтания, но все же загадочные люди, которые уже больше трех столетий хранили верность гонимой вере, вызывали у директора смешанное чувство уважения и ревности. Однако его следующая встреча с бухарянами произошла при обстоятельствах весьма драматичных. Однажды в лесу Илья Петрович обнаружил привязанного к березе голого парня лет двадцати, в котором с трудом узнал вратаря. Тело его вспухло от укусов, он бредил, постоянно кого-то звал и просил пить. Директор отвязал несчастного и, когда тот пришел в себя, узнал, что вратарь пытался бежать.