Улыбка судьбы. Медсестра - Евгений Латий Страница 34

— Да нет, я давно уже, как это сказать... отгорел, да, и никакой боли не чувствую. — Он усмехнулся, взял стакан с апельсиновым соком, сделал глоток. — Кстати о ее эксцентричности. Моя супруга, уезжая из «Гранд этуаль», в качестве сувенира прихватила фамильные драгоценности моей маман. Та ее... — Мишель скорчил презрительную гримасу.

— Недолюбливала.

— Да, получался весьма большой недолюб! Потому что перед смертью моя маман объявила, что завещает свои драгоценности не ей, а будущей жене Филиппа. Назло Фанни. Мадам пришла в отчаяние. Да-да, плакала, потому что маменькины рубины и сапфиры парижские ювелиры оценивали в полтора миллиона долларов. — И ты не потребовал их назад?

— Какое-то время я надеялся, что Фанни съездит, отдохнет и вернется. Первые месяцы мы писали письма друг другу, а когда я понял, что все кончено, у меня словно все онемело, атрофия такая, и я никого не хотел видеть... Мне даже Колетт потом призналась: «А я ведь всерьез подумала, что вас больше не увижу, уж слишком вы...» Ну как это? Плохо выглядел. Загибался, так, кажется?

Алена кивнула.

— Мне было больно. Раньше я видел, как она меня любит, и мне казалось, что все это по-настоящему, искренне. Я не понимал, как можно так быстро разлюбить. И потом, наш сын — он был уже взрослый мальчик, ведь она бросила и его... — Мишель на мгновение задумался. — Потом уже я узнал, что они встречаются, он ездит к ней в Рим, но мне об этом не говорит, словно меня уже нет... Они оба выбросили меня из своего сердца...

В его глазах блеснули слезы. Мишель отвернулся, вытащил платок, захлюпал носом.

— Отец меня постоянно ругал: «Что за плакса растет?!» А я иногда не могу сдержать слез. Это, наверное, плохо?

— Почему?

— Мужчина не должен плакать.

— Моя мать говорила: «Неча попусту слезы лить!» А если нельзя сдержаться, значит, душа облегчается.

. — Как? — не понял он.

— Поплачешь — и легче на душе, так у нас говорят.

— Да-да, и у нас тоже! И теперь за все мои страдания Господь моя наградил тобой.

— Но ведь я могла и не приехать.

— Нет, этого быть не могло.

— Почему?

— Потому что я выбрал тебя и не захотел никого другого!

— По фотографии?

— Да, по фотографии. Я увидел твое лицо и сразу же понял, что это ты. Это как искра. Искра или головешка?

— Искра, а лучше сказать, озарение.

— Да, озарение! — воскликнул Мишель. — Я озарился твоим светом, Росо-маха!

— Но можно было и ошибиться.

— Нет! — воскликнул он. — Мне и подумать об этом страшно! Ты красивая,' искриться...

— Искришься.,.

— Да, искришься, светлая, и я так счастлив! А ты была там счастлива? С тем мужем?

— С тем?

Алена задумалась.

Кузовлев прямо на пороге отобрал у Алены Катюшку, потащил ее в ванную — купаться, сразу же нашел у дочери запотелости, запарил чистотела, сам искупал малютку, да с такой ловкостью, словно только тем и зарабатывал на жизнь, что лечил и купал малолетних детей. После ванны вытер малышку насухо, смазал детским кремом, погугукал с малышкой, покормил ее творожком и уложил спать, спев напоследок короткую песенку.

Катюшка, разомлевшая под его неожиданным напором, ни разу не пискнула, покорно заснув, едва он ей сказал:

— Хорошего понемножку! Глазки закрыли — спать!

Алена тем временем распаковала чемодан и готовила ужин из отбивных и размороженного картофеля. Станислав Сергеевич вытащил бутылку пятизвездочного «Арарата».

— Если честно, то я и сейчас этому не верю, —

неожиданно посерьезнев и хлопая белесыми ресницами, заговорил он. — Мне кажется, что ты сейчас поужинаешь и уйдешь обратно. И твой приход для меня маленькое потрясение! За тебя! За нас!

Они чокнулись, выпили, начали есть. Кузовлев растерянно и пугливо посматривал на нее.

— Что с тобой? — не выдержав, спросила она.

— Просто я все ещё не верю.

— Треснуть тебя чем-нибудь, чтобы ты поверил?

— Тресни.

Она замахнулась вилкой, но передумала.

— Я сама приняла это решение около часа назад, — вдруг призналась Алена.

— Почему?

— Потому что ты был прав. Если рубить, то сразу и бесповоротно. Вот я это и сделала.

Хирург перестал жевать и пристально взглянул на нее. Та удивленно выгнула брови, не понимая его молчаливого вопроса.

— Когда он тебя оставит в покое, ты меня бросишь?

— Я что, похожа на идиотку? — тотчас возмутилась Нежнова. — Или на шлюху, которая привыкла менять мужиков каждую ночь? Я просто устала, Стасик, и рядом мне нужен верный друг и муж. Конечно, во мне много дерьма, много энергии, я успела наделать массу ошибок, но все же я хороший человек. И вышла тогда за Грабова, чтобы только спасти тебя. Честное слово. Я не скажу, что безумно любила тебя, нет. Я просто не хотела брать на себя твою жизнь. Знать и не спасти — это чудовищно! И сейчас не скажу, что люблю тебя. Но уважаю. Ты мне нравишься, и на этой основе у нас может получиться очень хорошая семья. Так она и должна строиться. Плохо, когда супруги безумно влюблены, плохо, когда вообще не испытывают никаких чувств. Кстати, моя мать с отцом

впервые познакомились на свадьбе. И прожили без ссор, и скандалов всю жизнь, впоследствии полюбив друг друга. Так что у нас все впереди. И жизнь, и любовь, и дети!

Он шумно вздохнул, обрадовавшись ее проникновенным словам, приподнялся и поцеловал в нос.

— Завтра же пойдем в ЗАГС! — решительно произнес Кузовлев.

— Для начала надо бы развестись, — усмехнувшись, напомнила она.

— Вот черт, совсем забыл! Ничего, попрошу Конюхова, он поможет!

— Вряд ли.

— Ах да, он же...

Они помолчали.

— Слушай, а во время дежурств мы можем Катьку брать с собой! — вдруг оживился он.

— Я буду ее оставлять у матери. Ей тоже надо общаться с внучкой.

— А Грабов знает, что ты ушла ко мне?

— Завтра узнает. — Она перехватила его беспокойный взгляд и проговорила: —Если ты боишься его мести, я уйду. И не стану тебя осуждать.

— С ума сошла?! Да я тебя самому черту не отдам! А уж сержанту теперь придется посторониться!

Он радостно хмыкнул:

— Помнишь, как однажды я тебе сказал, что если ты выйдешь за другого, то я дождусь, когда ты от него уйдешь! Помнишь?