Bella Figura, или Итальянская философия счастья. Как я переехала в Италию, ощутила вкус жизни и влюбилась - Камин Мохаммади Страница 9

Я подумала о грязных окнах в квартире Кристобель, которые так бесили меня в солнечные дни. О кипах книг, распиханных по углам под диванами, которые я изо всех сил старалась не замечать. О сгустках пены по краям раковины. Вспомнила, как рассеянно поглощала бутерброды перед компьютером в Лондоне и как выходила из дому, даже не глянув в зеркало, не говоря уже о том, чтобы хотя бы причесаться или накрасить губы. Как будто угадав мои мысли, Луиго оглядел меня с ног до головы.

– Вот ты, bella… Знаешь, ты мне нравишься… – начал он.

– Ага, но… – вставила я.

– Ну у тебя есть хоть какие-нибудь сережки? Или там блеск для губ?

– Ну д-да, но…

– Никаких «но», bella, – отрезал он. – Ждать праздника или мужчину, ради которого ты начнешь следить за собой, – это все ерунда. Делай la bella figura для себя. Это несложно. Ты умная девочка, оглянись вокруг и все поймешь сама.

С этими словами он чмокнул меня в щеку и продолжил протирать стаканы. А я отправилась домой – убираться.

Квартира заблестела. Книги больше не громоздились стопками по углам, а были аккуратно расставлены на чистых полках. Кухонные поверхности были отмыты до блеска. Окна сверкали. Несколько дней подряд, с того самого разговора с Луиго, я только и делала, что скребла и подметала, скоблила и натирала до блеска, развешивала, расставляла и раскладывала все по полочкам. Теперь квартира казалась более просторной и гармоничной; тарелки, чашки и стаканы вернулись на свои законные места. Во время уборки я нашла несколько симпатичных белых фарфоровых чашек и набор белых вышитых салфеток. Еще были плетеные соломенные подставки под горячее и большая васильково-голубая льняная скатерть, которой я накрыла стол. В недрах шкафа я обнаружила симпатичную вязаную крючком салфетку и отутюжила ее. На льняной скатерти она смотрелась очаровательно. Потом я выстирала хлопковые с кружевом кухонные занавески – и, наконец, смогла по достоинству оценить традиционную прорезную вышивку. Вешая их обратно, я увидела в окне напротив старушку, которая одобрительно мне улыбалась.

Я улыбнулась в ответ – как одна довольная своим домом хозяйка другой – и с глубоким удовлетворением оглядела результат своих многодневных трудов. Не будь моя квартира на последнем этаже, я бы, пожалуй, даже отдраила крыльцо.

Закончив, я разложила все свои серьги – а их у меня скопилась приличная коллекция – на крышке сундука в спальне. За те годы, что я страдала избыточным весом, покупка одежды стала для меня невыносимым занятием, и я компенсировала ее бижутерией. И – непрактичной красивой обувью.

Теперь я пыталась составить образ из предметов своего скудного гардероба. На стене в дальней гостиной обнаружился крюк, на который я повесила пару красивых серебристо-лиловых с металлическим отливом сандалий с ремешками, на высоких каблуках. Из всей коллекции обуви я взяла с собой только эту пару. Солнце отражалось в них, и по стенам комнаты запрыгали солнечные зайчики. Потом я нашла свою любимую губную помаду – прозрачную, с золотыми блестками – и поставила у зеркала в ванной комнате, твердо намереваясь краситься перед каждым выходом. Я вспомнила тех двух старушек, всегда ухоженных, с безупречным макияжем и прической, и решила, что отныне буду шагать по жизни так же гордо, ну разве что с прической попроще.

В один прекрасный день мой сосед Джузеппе вдруг возник рядом со мной, когда я вышла на свою обычную утреннюю прогулку. Я удивилась: хоть мы и жили рядом, но так до сих пор и не познакомились. Теперь же он представился и, выяснив, что я тоже направляюсь к Понте Веккио, предложил составить мне компанию.

Мы были уже на Лунгарно – дороге, тянувшейся вдоль берега реки. Обычно я ходила быстро, в Лондоне я привыкла лавировать между коллегами, мешавшими мне пройти к рабочему столу.

Джузеппе же шел так медленно и размеренно, что наша прогулка от Сан-Никколо до Понте Веккио заняла более двадцати минут – обычно мне хватало и десяти. Через каждые пять шагов Джузеппе останавливался как вкопанный, размахивал руками или чесал подбородок, о чем-то думая. И я, бежавшая рядом вприпрыжку, будучи вдвое ниже его ростом, врезалась в его спину или спотыкалась о камешек – не ожидая такой резкой смены темпа. Так, с переменным успехом двигаясь по Лунгарно, мы прошли мимо нескольких раскрасневшихся девушек, совершающих утреннюю пробежку, с айподами, пристегнутыми к предплечью, наушниками и капельками пота на лбу. Джузеппе останавливался перед каждым бегуном и глядел ему вслед. Наконец, когда мимо пробежала последняя блондинка в обтягивающем костюме, он сказал:

– Ох уж эти американские студенты, вечно бегают. От чего они бегут?

Затем он снова остановился, и я беспомощно встала рядом.

– Festina lente, – произнес он. Я непонимающе уставилась на него, и он объяснил: – Это по-латыни. Я долго думал о значении этой фразы. Что-то вроде «торопись медленно». Может быть, ты тоже захочешь об этом подумать.

Я все еще размышляла об этом, когда мы дошли до другого берега и попрощались. «Торопись медленно». Звучит как буддийский афоризм. Я заметила, что в этом городе никто не спешил, как я. И тогда я приняла решение замедлить шаг и научиться смотреть по сторонам.

Однажды я с удивлением поняла, что стою в лучах зимнего солнца, сосредоточенно наблюдая за танцем пылинок, кружащихся в воздухе перед безмятежным лицом резной Мадонны над дверным проемом.

Лучи солнца, отражаясь в высоких зданиях, освещали половину улицы, а я стояла и ничего не делала, только пыталась впитать в себя этот свет. Сердце мое билось медленнее, я была спокойна. Торопиться было некуда.