Право писать. Приглашение и приобщение к писательской жизни - Джулия Кэмерон Страница 9

О мученик. Как горестно брести,

Когда терзает стопы терн.

И жалит, и кровит —

Чего же сам не видишь,

Что об ином пути тоскуешь?

О мученик. Ступаешь по стеклу.

Изранены твои подошвы.

Зачем врановы локоны отсек,

От боли мечешься, а о мечте забыл?

О мученик, я помню, кем до цикуты был ты.

Я помню тебя гордым и лихим.

Пока не выпил ты нектар забвенья,

Блистательным водоворотом

На солнце ты сверкал.

О мученик, что же наделал ты?

Зачем своим же клювом,

Свои же перья ты до крови драл?

О мученик, скажи мне. Назовись.

Поименуй позор свой умолчанья,

О мученик, ты вспомнишь, кто ты есть.

Увидишь долгий рваный свой рубец:

Владей же тем, что сам и совершил, —

За танец на иззубренных камнях босым, в крови

Плати, владей им, все прости себе, вернись домой.

Писательство – это алхимия. Когда я закончила стихотворение и смогла вырваться из тесного умственного пространства обиды в просторное сердце – перестала быть жертвой, врагом, раненым соперником. Я снова стала тем, что я есть, – писателем. Я переварила рану в творчество.

«Никогда не видел ничего подобного, – сказал мне как-то врач. – Вы от травмы немедленно переходите к искусству».

Писать – это лекарство. Это действенное противоядие для душевных ран. Это прекрасный спутник в любых трудных переменах. Поскольку писать – значит не только изобретать, а еще и наблюдать, к переменам можно относиться не только с опаской, но и с любопытством. Когда пишем о них, будто помогаем им свершиться, идем им навстречу. Это позволяет нам переписать свою жизнь.

Однажды моя мама, не подумав о последствиях, заметила моему будущему – патологически ревнивому – мужу: «Джули никогда не расстается с бывшими».

Это правда, но только потому, что мои бывшие становятся моими старыми друзьями. Отношения похожи на пейзажи – каждый по-своему прекрасен, хотя и меняется в зависимости от времени года. Когда пишу, я помогаю разным персонажам в своей жизни обрести новые сюжетные линии. Благодаря этому лик любви может меняться, так его можно перерисовать.

Писать можно так же, как оператор использует разные объективы, – что-то увести в расфокус, что-то снять под новым углом. Что-то – покрупнее. А можно захватить целый пейзаж, поместив что-нибудь на передний план. Если писать – значит смотреть кино в голове, то его можно еще и монтировать, можно добавить музыку и закадровый голос.

Одна моя подруга утверждает, что в нашей жизни столько божественного присутствия, сколько мы заслуживаем. Какая страшная мысль! Я немного ее подправила: в нашей жизни столько божественного присутствия, сколько мы можем воспринять. Я – творческий человек и в последние тридцать лет только и делала что проигрывала в голове сюжеты и знакомилась с их героями. Стоит ли удивляться, что мой Бог предпочитает острое развитие событий – входы и выходы, достойные киносценариев? Я пишу, и это помогает мне следить за всем происходящим и наслаждаться тем, что есть.

Когда я познакомилась с Дэвидом, он как будто шагнул из-за кулис и протянул руку. Шагнул из-за кулис…

Когда я писала эту фразу, меня вдруг озарило: а ведь я и сама окружила занавесом свою жизнь. Я не ожидала, что встречу кого-нибудь настолько смелого, кого это не остановит. Ага, интересный поворот, на который я обратила внимание благодаря речевому обороту.

Речевые обороты – как обороты ключа в замочной скважине: они открывают двери, заводят мотор. И ключ, и авторучка помещаются в руке, и достаточно лишь просто движения, чтобы начать двигаться, меняться… Я опускаю авторучку в жизнь, как весло в реку. Прибавляю скорость, меняю направление и глубину. Мои извилины, как и мышцы, обожают брызги и волнение творческого потока. Он несет меня куда-то, но я на ходу определяю маршрут. Могу напряженно ссутулиться или расслабленно откинуться назад. Могу держаться поближе к берегу или броситься в бурное течение в самой середине. Это приключение. И жизнь писательская мне нравится.