Рождение человечества. Начало человеческой истории как предмет социально-философского исследования - Виталий Глущенко Страница 8

Особо подчеркнем здесь представление о первобытности: отсутствие частной собственности и эксплуатации, классов и государства для основоположников исторического материализма вовсе не означало, что человек доисторической (в гегелевском смысле) эпохи хоть в малейшей степени был властен над вещами и своими действиями. И Маркс и Энгельс высказывались на этот счет вполне однозначно. «Отдельный индивидуум еще столь же крепко привязан пуповиной к роду или общине, как отдельная пчела к пчелиному улью», – пишет Маркс в «Капитале» ⁴⁵. «Племя, род и их учреждения были священны и неприкосновенны, были той данной от природы высшей властью, которой отдельная личность оставалась безусловно подчиненной в своих чувствах, мыслях и поступках. Как ни импозантно выглядят в наших глазах люди этой эпохи, они неотличимы друг от друга…», – развивает эту мысль Энгельс в «Происхождении семьи, частной собственности и государства» ⁴⁶.

Итак, в первобытном бесклассовом обществе человек был еще более несвободен, чем в сменившем его классовом, ибо если в человечестве, разделенном на классы, есть место индивидуальной личности, и членом класса каждый осознает или не осознает себя сам, то в человечестве, разделенном на роды или общины, места для индивидуальной личности не было: каждый знал и мог знать только то, что знали все. Много позже Люсьен Леви-Брюль опишет это как «коллективные представления», с которыми связано первобытное «пралогическое мышление» ⁴⁷.

* * *

Завершающим моментом формирования идеи историзма в том виде, в каком мы ее находим сегодня, стало понятие ускорения исторического прогресса.

Последние десятилетия много писали и говорили об «ускорении исторического времени» и «сингулярности». Любопытно, что эта тема в равной степени привлекла внимание с одной стороны – историков, а с другой – физиков и математиков. Термин «сингулярность» заимствован из астрофизики, и может быть в этой связи литературу по данной теме вскоре, как о ней заговорили, стало можно изучать статистическими методами ⁴⁸. В разных работах предлагались разные причины, вызывающие ускорение, высчитывались разнящиеся коэффициенты, и тем не менее про «закон ускорения исторического времени» слушает лекции и читает в рекомендованных Министерством образования вузовских учебниках уже не одно поколение студентов, и это можно считать надежным свидетельством того, что сам факт ускорения истории сегодня никто не оспаривает ⁴⁹.

Было бы слишком мелко для памяти Поршнева пенять всем этим работам замалчивание имени того, кто действительно первым заговорил об «ускорении темпа истории» ⁵⁰. Правда, иногда, в связи с идеей «ускорения исторического времени» вспоминают Энгельса, но все же у него в «Диалектике природы» речь шла об истории развития организмов, а не общества ⁵¹. Для нас в сложившейся ситуации самое примечательное то, что во всех без исключения работах ускорение истории рассматривается в отрыве от идеи прогресса. На идею исторического прогресса и даже само это словосочетание словно наложено табу. Все эти работы представляют собой позицию отказа от историзма. Помните, мы говорили про Сен-Пьера, Тюрго и Кондорсе, что они сделали шаг назад от историзма Вико, потому что их идеи прогресса не предполагали качественных скачков? Рассуждая о «сингулярности», современные ученые, похоже, совершают обратную, ещё большую ошибку: они допускают качественный скачок без идеи прогресса.

Понятно, что без идеи прогресса (или, на худой конец, регресса) исторический метод невозможен. Если все дело в том, что в истории увеличивается число событий на единицу времени и каждый последующий период истории короче предыдущего, а качественных изменений самого человека не происходит, то это никакой не историзм, и никакой сингулярностью тут ничего не исправить. Но возможно ли представить себе ускорение истории без признания прогресса, хотя бы по умолчанию? Время существует как физическая величина – во-первых, и как философская (а в ее рамках – философско-историческая) категория – во-вторых. За изменением физической величины времени следит Служба времени, ежедневно замеряющая разность между эталонным всемирным временем и атомным временем. Поэтому, когда в 2011 году из-за мощного землетрясения в районе Японских островов земная ось сдвинулась с места и Земля из-за этого стала вращаться на малые доли секунды быстрее, это не осталось незамеченным. Поскольку при любых обстоятельствах в сутках 24 часа, в часе 60 минут, а в минуте 60 секунд, можно сказать, что сами секунды потекли быстрее. Как философская категория, то есть форма последовательной смены явлений и длительность состояний материи, время также может ускориться, по крайней мере, ничто не препятствует выдвижению гипотезы о таком ускорении. Но чтобы говорить о таком ускорении в отношении истории человечества, не впадая при этом в противоречия, требуется признать историю человечества особой – социальной – формой движения материи. А это само по себе означает признать исторический прогресс, поскольку исторический прогресс есть показатель социального движения. Вот почему мы считаем более точным и правильным говорить об ускорении исторического прогресса («темпа истории»), а не малопонятном «ускорении исторического времени».

С другой стороны, пока исторический прогресс рассматривался как более или менее равномерное движение, проблему начала истории можно было не замечать, но признание его ускорения само по себе наводит на мысль о моменте, когда скорость прогресса была нулевой. Таким образом, лишь полностью завершив свое формирование, исторический метод мог стать методологическим основанием для вопроса о начале человеческой истории. И не случайно, анализ понятия начала истории в своей книге Поршнев начинает с обоснования выдвигаемой им теории ускорения исторического прогресса.