Вильнюс. Город в Европе - Томас Венцлова Страница 7

Возможно, у подножья горы в Вильнюсе на самом деле стоял языческий храм, но он мог быть единственным на всю страну. Говорят, почти все вильнюсские костелы построены на местах святилищ: там, где высится прекрасный костел свв. Петра и Павла в стиле барокко, почитали богиню любви Милду; там, где стоит Пятницкая церковь — бога пьянства Рагутиса, этакого литовского Диониса, и так далее. Но все это — россказни Нарбута и других романтиков. В городе Гедимина — деревянном, местами глинобитном — вероятно, был не только замок или замки, но и сакральные места — святые источники и рощи. Первого миссионера, посетившего этот край, святого Адальберта, убили как раз потому, что он неосторожно забрел в такую рощу (задолго до времен Гедимина и даже Миндовга). В Вильнюсе хранят память и о других христианских мучениках — и католических, и православных, — убитых язычниками; но, скорее всего, это просто легенды. Христиане должны были чувствовать себя безопасно в языческой столице — ведь в письмах Гедимина говорится, что в городе есть францисканский и доминиканский храмы, в которых верующие могут поклоняться своему Богу. Один из этих храмов сохранился, хоть и перестраивался множество раз. Это костел св. Николая в уединенном уголке старого города — образец примитивной, но уютной готики, с ритмичным фронтоном, таинственный, очаровывающий покоем и тишиной. Когда входишь вовнутрь, под низкие звездчатые своды, кажется, что ты попал в шкатулку или в футляр. Костел впервые упомянут при внуках Гедимина, но уже тогда он был каменным и старой постройки.

Вполне вероятно, что во времена Гедимина создавался более сложный языческий культ, который впоследствии освятил бы это странное государство; но в окружении христианских соседей у него, конечно, не было шансов. Правители скорее склонялись к православию — их соблазняла возможность своим скипетром объединить все восточно-славянские земли. Вильнюс соревновался с Москвой: сын Гедимина Ольгерд (Альгирдас) три раза нападал на этот город, дошел до самого Кремля, но москвичи всегда откупались. Иначе говоря, судьба Восточной Европы могла повернуться неожиданным образом — Москва осталась бы второстепенным городом, каким тогда и была, а Вильнюс занял бы ее историческое место. Но оставим такие альтернативные сценарии там, где полагается — в области фантазий. Историческую битву выиграла Москва, превратившаяся в великий город с сомнительной репутацией, с которым мы сейчас знакомы. Она завоевывала Вильнюс несколько раз. В любом случае карта Восточной Европы при потомках Гедимина очень отличалась от современной. Одна из сцен прославленной драмы Пушкина «Борис Годунов» происходит «в корчме на литовской границе». Я иногда прошу своих студентов-славистов показать на карте, где стояла эта корчма. Все ищут ее там, где граница проходит сейчас — то есть километров за тридцать от Вильнюса. На самом деле она была километрах в ста от Москвы.

Времена могучей языческой Литвы впечатляли не только романтиков. Они стали основным мифом литовского национализма. Те литовские интеллигенты, которые совершили филологическую революцию — сначала воскресили старый литовский язык, а потом сделали его государственным, — утверждали, что язычество было почти идеальной религией, особо толерантной, близкой Ведам древних индийцев, между тем как христианство, с его узостью и фанатизмом, разрушало глубокую духовность язычников, не давая взамен ничего путного. Кстати, такие умонастроения возникли вновь перед самым крахом советской власти. В Вильнюсском университете и в околоуниверситетских кругах появилась молодежь, основавшая общество «Ромува» (так, по средневековым летописям, называлось главное языческое святилище — его название, по-видимому, придумано в противовес Риму). Коммунистическое правительство вроде бы преследовало это общество, но другой рукой поддерживало, поскольку общество было направлено против Католической церкви, которая, как известно, создавала советской власти много проблем. Члены общества устраивали языческие праздники, крестили детей, кропя им головы озерной водой, и публично выступали с речами о наследии древних ариев, благодаря которому литовцы выше славян и всех прочих народов. Наверное, незачем говорить, что это все напоминало. Кстати, общество «Ромува» собирается и сейчас, оно даже выбрало верховного жреца. Время от времени газеты публикуют сенсационные открытия: в каком-нибудь вильнюсском дворе вроде бы откопаны остатки жертвенников или целых храмов. После восстановления государственной независимости несколько литовских парламентариев предложили предоставить язычеству — они называли его «старой верой» — такие же права, как и остальным традиционным религиям. Мой знакомый поэт заявил, что Литва должна идти по стопам Японии: люди там могут молиться в национальных синтоистских храмах и одновременно считать себя буддистами — так и литовец может быть и язычником, и католиком. Пока что из этих замыслов немногое осуществилось. Конечно, занятно, что Вильнюс — единственная столица на север от Афин и Рима, где можно найти слои чисто языческого прошлого, но сомнительное искусственное язычество — всего лишь курьез, и большинство хорошо понимает, что древние анимистические верования с ним ничего общего не имеют. К тому же в хаосе этих верований невозможно усмотреть никакой особой глубины — литовцы-язычники были неплохими воинами, по не создали ни каменных храмов, ни икон, ни церковной литературы или музыки, как их христианские соседи. Все же первый президент независимой Литвы, Альгирдас Бразаускас, принес присягу два раза — сначала в замке Гедиминаса по языческому обряду, который придумали патриоты, а потом в кафедральном соборе — по католическому. Сейчас этого уже не делают.

Крестоносцы, а за ними и вся Европа, называли литовцев «северными сарацинами». Сам этот рыцарский орден был создан в Палестине во время крестовых походов и собирался бороться с мусульманами, но скоро перебрался на балтийский берег. Для усердных братьев ордена Литва была царством варварства и первозданной тьмы, пугающим Иным, своеобразным подсознанием Европы, которое следовало просветить, обуздать и наказать. Для литовцев, напротив, опасным Иным были крестоносцы; то, что для ордена было подвигом, для Литвы обращалось наглым разбоем и кровавым истреблением — и наоборот. Борьба двух сил длилась почти двести лет — в истории Европы мало примеров такого долгого и упорного противостояния. Крестоносцы построили Торунь, Мариенбург, Кенигсберг и множество других замков, но не смогли перейти Неман. Гедимин, как гласит предание, погиб в битве рядом с этой рекой, был сожжен и похоронен на горе возле вильнюсского замка. Вторая ветвь ордена правила землями вокруг Риги и Таллинна, но литовцы ее остановили на севере своих владений, там, где и сейчас проходит граница между Литвой и Латвией.

Когда я впервые оказался в Австрии, больше всего мне хотелось увидеть венский храм, который по сей день принадлежит крестоносцам; очень скромный, он находится в самом центре города, возле кафедрального собора св. Стефана. По маленькому музею, расположенному рядом, меня водил орденский брат, мирный старичок с трубкой, который показывал мне документы крестоносцев, старинные карты Литвы и соседних стран. Я был единственным посетителем — может быть, за весь день, а может, и за неделю. Хоть это и смешно, но я ощущал себя победителем — ведь от ордена остался только этот храм с музейчиком, а мой край, который крестоносцы пытались завоевать, все там же, где и был. Наверное, это показывает, как глубоко в сознании многих литовцев засела память о тех битвах. Оно и не удивительно, поскольку войну с крестоносцами прославили романтики, находившие в ней неисчерпаемый источник сюжетов, примерно как Байрон на Востоке. Самый любимый сюжет повествует о великом магистре Конраде фон Валленроде. Родом он был из Франконии, и про него известно только, что он совершил несколько неудачных походов на Вильнюс, что его не любили подчиненные, и что умер он молодым. Мицкевич написал о нем поэму, полную таинственных, почти детективных поворотов сюжета, в которой постепенно выясняется, что Валленрод был литовцем, добрался до верхов ордена и пробовал вредить ему изнутри. Это, конечно, выдумка, но имя Валленрода в Литве и Польше стало нарицательным: некоторые нацистские или большевистские коллаборанты потихоньку или даже громко оправдывались, что они, как Валленрод, действовали на благо своих. Кстати, с Валленродом сотрудничал еще один человек, попавший в мировую литературу, — Генри Болинброк, будущий король Англии Генрих IV. Его именем названа пьеса Шекспира, та самая, где действует сэр Фальстаф. В 1390 году Генри Болинброк с тремя сотнями английских воинов и рыцарями Валленрода на короткое время занял Вильнюс; по его словам, город тогда был деревянным, укреплений в нем не было, но замок был уже каменным. Нападающие сожгли город и малый замок, но большой замок захватить не смогли.