Победа Сердца - Алекс Кайнес Страница 49

По ощущениям, ему казалось, что он продолжал дрейфовать на шлюпке, со своим вечным учителем, по бескрайнему океану сознания, разлитому от самых дальних уголков необозримой вселенной, чьи пределы убегали далеко за горизонт, туда, где восходила звезда всезнания, вечный символ глаза бога, взирающего сверху вниз на свое творение, которое, впрочем, было весьма любопытно само по себе, благодаря тайне собственного происхождения. Тут уже смешивалось сознание того, что родилось и что, в свою очередь, породило саму жизнь – поскольку теперь уже сам путешественник, сияя, осознавал, что этим ярким солнцем, чей огонь высвечивал все формы этого мира, является он сам, а не какое-то далекое и абстрактное явление, вроде бога, а потому он с трепетом сам смотрел куда-то вниз, где зарождалась бесконечно малая жизнь, пытавшаяся осознать саму себя и вглядывающаяся в эту бесконечно огромную шкатулку мира, в которой находилась сама эта же реальность, где, подобно сокровищу, и был запрятан этот мистический сундук, заключающий в себе всё, включая и то, что его окружало. Странник осознавал, что он бесконечно долго пытается разглядеть самого себя же в непрекращающемся процессе начавшейся рекурсии. Она стала кольцевать зрителя в десятки и тысячи повторений, миллионы и миллиарды раз повторяя и проживая одну и ту же мысль, начала и конца которой не существовало. Но что же тогда оставалось? Настоящее естество, безумное по самой своей неограниченной ничем природе, бесконечно вглядывалось во тьму самой себя, тут же взрываясь светом от ликования самоидентификации и признания самой себя, только, чтобы сразу вновь возвратиться во мрак, где опять же не могло долго находиться из-за невыносимой скуки. Таким нехитрым образом, проходя свой естественный цикл, оно вновь возгоралось пламенем жизни, чтобы вновь затухнуть, и так далее, и так далее, и так далее, цикл за циклом, как идеально выверенные часы, как скрупулезно настроенный механизм, как машина, что работала без единого сбоя, как машина, у которой не было хозяина и заводчика, но где сам механизм и являлся хозяином, поскольку в принципе не существовало ничего, кроме него. В повторяющиеся моменты, когда это становилось очевидным, накатывала беспричинная тоска, хотя для ее возникновения не было никаких предпосылок, и в этом отчаянном одиночестве самолюбования рождалось нечто новое – что-то, что нельзя было выразить, но можно было лишь предложить. Однако, чтобы это можно было сделать, требовалось совсем малое – найти того, кому можно было преподнести сей дар, с кем можно было бы разделить это чувство. В этот момент путешественник уже знал, что будет дальше, и, не сопротивляясь, отдавался своей бесконечной фантазии, забываясь в глубоком видении, что фрагментировалось на мириады иных миров и сновидений, внутри которых происходили уже свои уникальные деления внутрь до самых мельчайших частиц, которые уже можно было условно обозначить отдельными от целого. Осознание того, что ты был уже отдельной частицей от чего-то еще, давало надежду – надежду на уже практически предопределенную встречу, на проявление тех чувств, которые так долго ждали своего часа, ждали подходящих условий, ради чего всё это и затевалось.

Послушник величайшего храма вспомнил об этом, и его уже не страшило ни отсутствие прошлого, ни перспектива лишиться будущего, поскольку это уже происходило с ним бессчетное количество раз, и он всегда возвращался – всегда возвращался к этому моменту, когда на него нисходила Богиня, которая и была всем, что с ним происходило, и, присев рядом, улыбавшись, предлагала ему, а точнее – интересовалась тем, как долго он еще хочет играть с самим собой, и, не услышав ответа, всё понимала без слов и, загадочно улыбаясь, прищуривала глаза и давала путешественнику шанс продлить свое наслаждение искуснейшим спектаклем, что разворачивался в бесконечном небытии процесса, имени которому не было, а если оно и было, то оно полностью аннулировалось во время своей бесконечной трансформации. Хотя у путешественника и была возможность вернуть это изначальное имя и по щелчку пальцев, по хлопку ресниц заставить всё исчезнуть – любовь к богине была сильнее, а значит и мир вновь продолжал набирать обороты и становиться с каждой метаморфозой тем, от чего только что он сам же и пытался сбежать.

– Привет! – протянув руку, улыбнулся монах.

– Ну, привет, – улыбнулась в ответ его спутница, коснувшись его своей теплой ладонью, после чего мир вновь наполнился звуками и стал громким, как никогда прежде, когда путник наконец понял, зачем шел так долго и так далеко.