Стойкость. Мой год в космосе - Скотт Келли Страница 4

Сегодня тоже все крепко пьют, и мы порядком набираемся к моменту, когда самолет вываливается из облаков над плоской ледяной пустыней и касается единственной в Байконуре посадочной полосы. Мы выползаем наружу, моргая от холода, и видим группу встречающих – официальных лиц из Роскосмоса (Российского космического агентства) и «Энергии», компании, строящей космические корабли «Союз», один из которых доставит нас на орбиту для стыковки с Международной космической станцией. Здесь же мэр Байконура и другие местные шишки. Мой русский товарищ по экипажу Геннадий Падалка делает широкий шаг вперед и чеканит, пока остальные изображают внимание: «Мы готовы к следующим шагам нашей подготовки».

Это ритуал, один из множества в сфере космических полетов. У нас, американцев, тоже есть знаковые моменты на аналогичных этапах предстартовой подготовки. Между ритуалом и суеверием пролегает тонкая граница, а в таком опасном для жизни деле, как полеты в космос, суеверия помогают даже неверующим.

На краю взлетной полосы мы замечаем необычную, но приятную картину – группу казахских детей, маленьких послов с края Земли: круглощеких, черноволосых, с преобладанием азиатских черт, в яркой пыльной одежде и с воздушными шариками. Русский врач рекомендует нам держаться от них подальше: есть подозрения, что в этом районе эпидемия кори, а если один из нас заразится, последствия будут серьезные. Нам всем сделаны прививки, но русские врачи экипажей очень осторожны: никто не должен улететь в космос с корью. Обычно мы слушаемся врача, тем более что в его власти отстранить нас от полета, но сейчас Геннадий решительно выходит из ряда.

«Нужно поздороваться с детьми», – твердо говорит он по-английски.

Я знаком с Геннадием и третьим членом экипажа Михаилом Корниенко (Мишей) с конца 1990-х, когда начал ездить в Россию для работы над совместной программой двух стран по созданию космической станции. У Геннадия шапка седых волос и острый, все подмечающий взгляд. Ему 56, он командир нашего «Союза». Это прирожденный лидер, умеющий решительно отдать приказ, когда это необходимо, и внимательно выслушать, если вам есть что сказать. Я доверяю ему безоговорочно. Однажды в Москве, возле Кремля, я видел, как он отделился от группы космонавтов, чтобы отдать дань уважения месту, где был убит оппозиционный политик, возможно, приближенными Владимира Путина. Для космонавта, государственного служащего, это был рискованный поступок. Другие русские в нашей компании, как мне показалось, не хотели даже говорить об этом убийстве, но не Геннадий.

54-летний Миша, который станет моим спутником на целый год, совсем другой – простой, спокойный и задумчивый. Отец Миши, пилот военного вертолета, служил в отряде поиска и спасения космонавтов и разбился, когда сыну было всего пять лет. Страшная потеря лишь укрепила мечту Миши полететь в космос. Отслужив в воздушно-десантных войсках, он хотел в дальнейшем получить диплом в Московском авиационном институте, чтобы стать бортинженером. Но поступить туда было сложно, особенно если ты не проживал в Московской области. Поэтому Миша пошел служить в московскую милицию, чтобы получить прописку и льготы для поступления в институт. В 1998 г. прошел отбор в отряд космонавтов.

В голубых глазах Миши ясно читаешь, что для него нет ничего важнее, чем услышать и понять тебя. Он более открыт, чем другие знакомые мне русские. Будь он американцем, я бы сравнил его с хиппи из Вермонта в неизменных биркенштоках.

Мы подходим к казахским детям, здороваемся с ними, обмениваемся рукопожатиями и принимаем букеты, возможно кишащие возбудителями кори. Геннадий увлеченно болтает с детьми, лицо озаряет его знаменитая улыбка.

Вся компания – основной и дублирующий экипажи, а также обслуживающий персонал – грузится в два автобуса и едет на карантинную базу, где мы проведем следующие две недели. (Основной и дублирующий экипажи всегда путешествуют отдельно по той же причине, что и президент с вице-президентом.) Пока мы размещаемся, Геннадий шутки ради усаживается на место водителя, и все мы фотографируем его на телефоны. Много лет назад команды приезжали на Байконур, проводили здесь день за проверкой космического корабля «Союз» и возвращались в Звездный Городок на две недели в ожидании старта. Теперь в целях экономии количество перелетов сведено к одному, и нам придется остаться здесь. Я сажусь у окна, вставляю в уши наушники и прислоняюсь головой к стеклу в надежде подремать в пути на карантинную базу, больше похожую на отель. Дорога в ужасном состоянии – всегда была такой и становится все хуже: асфальт сплошь в рытвинах и заплатах, я бьюсь головой о стекло, что не способствует сну.

Мы минуем обветшавшие жилые комплексы советской эпохи, громадные заржавленные спутниковые тарелки, поддерживающие связь с российским космическим кораблем, горы мусора, одинокого верблюда. День ясный, солнечный. Проезжаем байконурский памятник Юрию Гагарину – здесь он изображен с поднятыми руками, и в этом жесте не триумф, как у гимнаста после безупречного завершения элемента, а чистая радость ребенка, готового сделать кувырок. Он улыбается.

Далеко на горизонте пусковая вышка поднимается над обветшалой бетонной площадкой, с которой Юрий впервые в истории оторвался от Земли, чтобы устремиться в космос. Отсюда покидал Землю практически каждый российский космонавт, а через две недели улечу и я. Иногда мне кажется, что русские уделяют больше внимания традициям, чем внешнему виду или функциональности. Этот стартовый стол, который они называют «гагаринским стартом», пропитался прошлыми успехами, и они не собираются его менять.

Наш с Мишей полет – год на МКС – беспрецедентен. Стандартная экспедиция на космическую станцию длится от пяти до шести месяцев, и ученые накопили достаточно данных о том, что происходит с телом человека в космосе за это время. О том, как развиваются события после шестого месяца, почти ничего не известно. Скажем, симптомы могут резко обостриться на девятом месяце или, наоборот, сойти на нет. Существует лишь один способ это выяснить.

Я и Миша будем снимать с себя разнообразные данные для исследований, уделяя этому существенную часть времени. Поскольку мы с Марком однояйцовые близнецы, я участвую в еще одном объемном исследовании: в течение года нас с братом будут сравнивать по разным параметрам вплоть до генетического уровня. Международная космическая станция – это орбитальная лаборатория мирового класса, и, помимо исследования человеческого организма, одним из главных объектов которого я стану, мне за этот год предстоит посвятить много времени другим экспериментам, в частности из области физики жидкостей, ботаники, окисления органических веществ и наблюдения Земли.

Рассказывая слушателям о Международной космической станции, я неизменно подчеркиваю значимость научной деятельности, которая там ведется. Для меня, однако, столь же важно, что станция является плацдармом нашего биологического вида в космосе. Там мы можем узнать, как проникнуть глубже в космос. Затраты высоки, как и риски.

В течение предыдущей экспедиции на станцию продолжительностью в 159 дней я потерял костную массу, у меня атрофировались мышцы, а кровь перераспределилась в теле, так что стенки сердца деформировались и усохли. Более того, возникли проблемы со зрением, как у многих астронавтов. Я получил дозу радиации, в 30 раз превышающую земную норму, как если бы делал десять рентгеновских снимков грудной клетки ежедневно. Это увеличило для меня риск заболеть смертельной формой рака. Но все перечисленное меркнет по сравнению с главным риском: что с кем-то из любимых случится беда, пока я нахожусь в космосе без какой бы то ни было возможности вернуться домой.