Нового Времени не было. Эссе по симметричной антропологии - Брюно Латур Страница 26

Если мы доведем до конца идею симметрии, существующей между двумя изобретениями двух наших авторов, то поймем, что дело не просто в том, что Бойль создает научный дискурс, в то время как Гоббс создает дискурс политический; Бойль создает политический дискурс, из которого политика должна быть исключена, в то время как Гоббс воображает себе политику науки, из которой должна быть исключена экспериментальная наука. Иными словами, они изобретают наш нововременной мир — мир, в котором репрезентация вещей посредством лаборатории навсегда отъединена от репрезентации граждан посредством общественного договора. И это произошло никак не благодаря недосмотру политических философов, которые проигнорировали все то, что Гоббс связывает с наукой, в то время как историки науки проигнорировали взгляды Бойля на политику науки. Начиная со времен Гоббса и Бойля требовалось, чтобы все теперь «видели надвое» и не устанавливали прямого отношениями между репрезентацией нечеловеков и репрезентациями людей, между искусственностью фактов и искусственностью политического тела. В обоих случаях используется одно и то же слово «репрезентация», но спор между Гоббсом и Бойлем делает немыслимым какое-либо подобие двух смыслов этого слова. Сегодня, когда мы уже больше не являемся совершенно нововременными, эти два смысла вновь сближаются.

Две ветви власти, которые Бойль и Гоббс разрабатывают каждый со своей стороны, обладают мощью только в том случае, если они четко отделены друг от друга: Государство Гоббса бессильно без науки и технологии, но Гоббс говорит только о репрезентации граждан; Наука Бойля бессильна без четкого разграничения религиозных, политических и научных сфер, и поэтому он прилагает столько усилий, чтобы противодействовать монизму Гоббса. Они — словно два отца-основателя, которые, объединившись, действуют совместным образом, для того чтобы способствовать продвижению одной и той же инновации в политической теории: репрезентация нечеловеков относится к науке, но науке запрещается апеллировать к политике; репрезентация граждан относится к политике, но политике запрещено иметь какие бы то ни было отношения с нечеловеками, созданными и мобилизованными наукой и технологией. Гоббс и Бойль сражаются за то, чтобы определить эти два ресурса, которые мы продолжаем использовать, уже не задумываясь, и накал этой двойной битвы наиболее полно раскрывает перед нами необычность их изобретения.

Гоббс описывает голого и расчетливого гражданина, который создает Левиафана, этого смертного Бога, эту искусственную креатуру. От чего зависит Левиафан? От расчета человеческих атомов, который приводит к заключению договора, устанавливающего необратимую композицию силы всех в руках одного. Из чего же состоит эта сила? Она возникает из передачи полномочий всех граждан говорить от их имени кому-то одному. Кто же действует, когда действует один? Мы — те, кто полностью делегировали ему нашу власть. Государство — это парадоксальная искусственная креатура, составленная из граждан, объединенных одним только полномочием, данным кому-то одному, репрезентировать их всех. Говорит ли суверен от своего имени или от имени тех, кто наделил его этим правом? Это неразрешимый вопрос, на который нововременная политическая философия до сих пор ищет ответ. Говорит именно суверен, но в то же время именно граждане говорят через него. Он становится их глашатаем, их лицом, их воплощением. Он осуществляет их перевод и таким образом может их предать. Они наделяют его полномочиями и поэтому могут его этих полномочий лишить. Левиафан состоит только из граждан, расчетов, соглашений или споров. Короче говоря, он состоит только из социальных отношений. Или, скорее, благодаря Гоббсу и его последователями мы начинаем понимать то, что представляют собой социальные связи, власти, силы, общества.

Но Бойль описывает еще более странный артефакт. Он изобретает лабораторию, внутри которой при помощи искусственных механизмов создаются разнообразные феномены. Несмотря на то что они являются искусственными, дорогостоящими, трудновоспроизводимыми, и несмотря на малое количество подготовленных и надежных свидетелей, эти факты действительно репрезентируют природу такой, какая она есть на самом деле. Факты производятся и репрезентируются в лаборатории, научных сочинениях, они признаются и подтверждаются зарождающимся сообществом свидетелей. Ученые — добросовестные представители фактов. Кто говорит, когда они говорят? Несомненно, сами факты, а также их уполномоченный представитель. Кто же тогда говорит — природа или люди? Это еще один неразрешимый вопрос, над которым нововременная философия науки бьется уже на протяжении трех веков. Сами по себе факты лишены дара речи, а естественные силы — это всего лишь грубые механизмы. И однако ученые утверждают, что говорят не они, но факты говорят сами за себя. Эти немые сущности, таким образом, способны говорить, писать, обозначать нечто в искусственно огражденном пространстве лаборатории или в еще более разреженном пространстве камеры вакуумного насоса. Маленькие группы людей благородного сословия заставляют природные силы свидетельствовать о чем-то и свидетельствуют друг перед другом, что они не предают, но переводят молчаливое поведение объектов. Благодаря Бойлю и его ученикам мы начинаем понимать, что же такое природная сила, объект, который является немым, но на который возложен смысл (или который оказывается им наделен).

В своих общих спорах последователи Гоббса и Бойля вырабатывают для нас такие ресурсы, которыми мы пользуемся вплоть до сегодняшнего дня: с одной стороны, социальная сила, власть; с другой — природная сила, механизм. С одной стороны, субъект права; с другой — объект науки. Политические представители будут репрезентировать множество спорящих друг с другом и ведущих подсчеты граждан; научные представители должны будут репрезентировать немое множество материальных объектов. Первые переводят своих доверителей, которые не могли бы говорить все одновременно; вторые переводят тех, кого они представляют, кто от рождения лишен дара речи. Первые, как и вторые, могут предать. В XVII веке симметрия еще ощутима, два лагеря еще спорят друг с другом через своих представителей, причем каждый обвиняет другого в умножении источников конфликта. Скоро потребуется лишь одно маленькое усилие, чтобы их общее происхождение стало невидимым, чтобы только люди имели своих представителей и чтобы медиативная роль ученых стала невидимой. Скоро слово «репрезентация» обретет два различных смысла в зависимости от того, идет ли речь о тех, кого избирают, или о вещах.