Воображая город. Введение в теорию концептуализации - Виктор Вахштайн Страница 24
Воображая город. Введение в теорию концептуализации - Виктор Вахштайн читать онлайн бесплатно
С появлением новоприбывших жена Хосе Аркадио Урсула настаивает на расширении дома, который после перестройки снова становится «самым большим из всех, какие когда-либо строились в Макондо» [там же: 58]. Резидентный статус семьи укреплен.
Появление в городе представителя центральной власти – коррехидора – не изменяет сложившейся на принципе резидентности системы отношений («власть дона Аполинара Москоте, кроткого правителя Макондо, имела чисто фиктивный характер» [там же: 63]), хотя и знаменует собой окончание периода автономного существования селения. Между тем вырастает первое поколение «коренных» жителей Макондо и его резидентальная история вступает в фазу развития вторичной резидентности, размежевания «старых» и «новых» семей. Это, в частности, обнаруживается при распределении приглашений на торжественный бал в доме Буэндиа:
Урсула составила весьма ограниченный список приглашенных, в него вошли только семьи основателей Макондо. Отбор, по существу, был кастовый, хотя и обусловленный дружескими чувствами: ведь удостоенные приглашения считались друзьями Буэндиа еще до похода, завершившегося основанием Макондо, их сыновья и внуки с детских лет были товарищами Аурелиано и Аркадио, а дочери – единственными подругами, которых допускали к Ребеке и Амаранте [Маркес 2002: 63].
Ни приток новых поселенцев, ни развитие резидентальной дифференциации на стадии вторичной резидентности не изменили заложенной Хосе Аркадио эгалитарной схемы организации пространства, сохраняемой каждой следующей волной новоприбывших. Новым поселенцам приходилось дальше ходить к реке за водой, и различия между резидентным (первые двадцать хижин) и нерезидентными кварталами сохранились, но схема распределения земли оставалась неизменной.
Впервые схема зонирования Макондо меняется усилиями сына Основателя – Хосе Аркадио – младшего. Он ушел из деревни еще совсем молодым человеком, большую часть жизни провел путешествуя и, вернувшись, застал поселок сильно изменившимся. Он, как сын Основателя, должен был стать прямым наследником «идеи Макондо», но его память не содержала в себе необходимого опыта жизни в нем: «…Хосе Аркадио забыл обо всем – морская жизнь перегрузила его память своими многочисленными событиями» [там же: 93]. Он отвергает сложившиеся традиции жизни в Макондо, женится на своей сводной сестре, изгоняется из семьи, выбирая новое место жительства – на окраине города, напротив кладбища.
Кладбище – настолько же символически насыщенное место, как и дом. Уорнер полагает его основным эвокативным (пробуждающим воспоминания) символом сообщества. Но для «резидента, лишенного памяти» всякое место – в том числе и символически значимое – всего лишь территория. А потому
Хосе Аркадио распахал свой участок, двинулся на соседские поля; с помощью волов валил изгороди и превращал в развалины строения, пока не присвоил себе все лучшие угодья в окрестности… Он ссылался на то, что захваченные им земли были распределены Хосе Аркадио Буэндиа во время основания Макондо, а он готов доказать, что его отец уже тогда был сумасшедшим, так как отдал в чужие руки участки, принадлежавшие на самом деле семье Буэндиа [там же: 115].
С этого первого «публичного акта забвения» и разрушения резидентальной регионализации начинается трансформация идеи города. Макондо – именно как основанное семейством Буэндиа селение Макондо – погибает еще до своего физического разрушения. Оно перестает существовать в тот момент, когда последние оставшиеся в нем уже не могут вспомнить, в честь кого названа центральная улица города.
Здесь можно сформулировать два предположения. Во-первых, резидентальные различия универсальны: дифференциация на тех, кто пришел раньше, и тех, кто пришел позже, обнаруживается и в общежитских комнатах, и в государствах иммигрантов. Во-вторых, формирующиеся во времени резидентальные различия объективируются в пространстве, организуя социальные взаимодействия. При этом не само по себе неодновременное прибытие людей на некоторую территорию проводит различия между ними (в том числе и пространственно оформленные различия), но тот субъективно значимый смысл, который с этой территорией соотносится, закрепляется в ценностно-нормативных конструктах и воспроизводится в рутинизировавшихся социальных практиках. Таким образом, территория, общее пространство взаимодействия, является одновременно и исходным условием развития резидентности, и своего рода экраном, на который проецируются резидентальные различия.
…время в своем движении тоже сталкивается с препятствиями и терпит аварии, а потому кусок времени может отколоться и навечно застрять в какой-нибудь комнате.
Этот вывод был сделан нами почти двадцать лет назад – в статье, посвященной исследованию резидентальных сообществ [Вахштайн 2003]. В какой степени он продиктован анализом материала, а в какой – навязан априорной, дотеоретической, укорененной в социологическом здравом смысле интуицией сообщества? И почему сегодня он выглядит сомнительно?
Подобные модели объяснения – плоть от плоти описанной ранее социологистской схемы community studies. Для нее
каждое сообщество представляет собой в определенной степени независимое культурное образование, со своими стандартами, представлениями о должном, о приличиях и о том, что достойно уважения [Парк 2008с: 36].
На определенном этапе своего развития социологическое мышление оказывается одержимо идолом сообщества. Он диктует следующую логику исследования: зафиксируйте интересующий вас феномен – идентифицируйте сообщества, вовлеченные в его производство, – опишите эти сообщества – объясните через них феномен. Такую логику мы обнаружим и в исследованиях науки (научное знание – производная от организации научного сообщества), и в исследованиях памяти (память сообщества – проекция его устройства), и, конечно же, в исследовании классических социологических тем – самоубийства (количество самоубийств коррелятивно градусу солидарности в сообществе), времени (каждое сообщество устанавливает собственные правила темпоральной игры), эмоций (именно практики сообщества определяют репертуар допустимых проявлений чувств). Если Ф. Тённис пытался вывести существование сообществ из характера нашей эмоциональной жизни (отталкиваясь от оппозиций «знакомость/чуждость», «симпатия/антипатия», «доверие/недоверие», «связность/несвязность»), то для современного социолога сама эмоциональная жизнь есть продукт социальной организации и культурной «кодировки» тех сообществ, к которым человек принадлежит.
В приведенной выше концептуализации резидентальных сообществ тем не менее добавляется еще один элемент – время. Формула сообщества теперь выглядит так:
Время уже не производная от морфологии и социальной организации, а то, что вводится на первую орбиту как конститутивный признак резидентальных общностей. (Это, в частности, позволяет показать избирательное сродство механизмов коллективной памяти и пространственной организации.) Однако какое именно время высвечивает предложенная концептуализация? Срок проживания на определенной территории. То есть время в «снятом виде», просто еще одно (диахронное) измерение жизни сообщества, добавленное к двум уже имеющимся. Ни о каком феноменологическом времени – «живом настоящем», проживаемой длительности или синхронизации временных перспектив – речь не идет. Что, конечно, не означает, что мы не можем использовать иную концептуализацию темпоральности для ответа на вопрос, как именно сообщество конституируется в качестве единства не только в пространстве, но и во времени.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Комментарии