Следы и тропы. Путешествие по дорогам жизни - Роберт Мур Страница 2

На следующее утро хлынул холодный серый дождь. Вожатые решили отказаться от покорения вершины, поскольку сочли это слишком опасным занятием, поэтому мы отправились в долгий поход вдоль южного склона горы. Оставив рюкзаки под деревянным навесом, мы взяли с собой по бутылке воды и набили карманы снеками. Избавившись от чудовищного груза за спиной и закутавшись в дождевик, я начал радоваться жизни. Я вдыхал сладковатые запахи пихтового леса и выдыхал чистый пар. Деревья призрачно светились в каплях дождя.

Мы двигались гуськом, беззвучно, словно маленькие призраки. Спустя час или два мы поднялись выше крон деревьев и оказались в царстве покрытых лишайником скал и белого тумана. Тропинки на горе постоянно разветвлялись и переплетались. На пересечении с Тропой Кроуфорда один из вожатых объявил, что мы наконец вышли на Аппалачскую тропу. Судя по его тону, это должно было произвести на нас впечатление. Я слышал это название и раньше, однако не знал, что за ним скрывалось. Если пойти по этой тропе на север, пояснил вожатый, мы придем в штат Мэн, а если на юг, то через две тысячи миль окажемся в Джорджии.

До сих пор помню, насколько потрясли меня эти слова. Заурядная на первый взгляд тропинка внезапно стала бесконечной. Это как если бы я нырнул в лагерное озеро и увидел там гигантского синего кита. Пусть я и увидел лишь кончик хвоста, сама мысль, что я осознал величие того, что всего минуту назад казалось чем-то мелким и незначительным, привела меня в восторг.

* * *

Я продолжил ходить в походы. Они становились все проще – точнее, я становился все сильнее. Ботинки постепенно растоптались и сидели плотно, как старая добрая бейсбольная перчатка. Я научился легко и ловко передвигаться по тропе, не чувствуя тяжести своего рюкзака за спиной, и совершать многочасовые переходы, не останавливаясь на привал. Я стал получать удовольствие от того, что в конце долгого дня мог просто скинуть рюкзак с плеч: хранившая мое тепло тяжелая ноша плавно соскальзывала вниз и появлялось ощущение, что я начинаю парить над землей.

Хайкинг оказался идеальным хобби для такого непоседливого и активного подростка, каким был я. Мама однажды подарила мне дневник в кожаном переплете, на котором должно было быть нанесено золотыми буквами моё имя, однако по странной иронии судьбы на корешке было напечатано РОБЕРТ МУН. Ошибка оказалась на удивление точной. В детстве я часто чувствовал себя инопланетянином. Не то чтобы я был одинок или подвергался остракизму, вовсе нет. Просто мне не было знакомо чувство дома.

До тех пор, пока я не поступил в колледж, никто не знал, что я гей, а я, в свою очередь, не был знаком ни с одним геем. Я делал все, чтобы быть как все и слиться с толпой. Каждый год я послушно надевал классический костюм, завязывал галстук и отправлялся на танцы, балы и выпускные. Я носил спортивную форму, одежду, подходящую для первого свидания и даже карнавальные костюмы. Все это время, впрочем, я не переставал удивляться: в чем смысл этих тщательно спланированных костюмированных мероприятий?

Я был младшим ребенком в семье. Когда я родился, моим родителям было уже за сорок, и они дали мне почти неограниченную свободу. Я мог бы распуститься, но этого не произошло. Все свободное время я предпочитал сидеть в своей комнате и читать книги. Как оказалось, чтение можно сравнить с побегом из дома, который, однако, абсолютно безопасен и не причиняет родителям головной боли. В общем, начиная с третьего класса я стал запоем читать одну книгу за другой.

К чтению я пристрастился главным образом благодаря потрепанной книжке в мягкой обложке – «Маленький Домик в Большом Лесу». Я узнал, что мой дом, расположенный в северном Иллинойсе, находится всего в нескольких сотнях миль от того места, где в 1867 году родилась автор книги, Лора Инглз-Уайлдер. В то же время, описанный ей Большой Лес Висконсина мне был совершенно не знаком. «Как бы долго ни шел человек на север – день, неделю или даже месяц, – он не видел ничего, кроме деревьев, – писала она. – Не было домов. Не было дорог. Не было людей. Только деревья и дикие животные, дома которых скрывались среди этих деревьев». Тема одиночества и самостоятельности пьянила меня.

Уже не помню, сколько книг из серии «Маленький домик» я прочитал, но их было достаточно много, чтобы мой учитель вмешался и мягко посоветовал переключиться на что-нибудь другое. Я послушался и за несколько лет дорос до таких книг как «Топорик», «Уолден, или жизнь в лесу», «Альманах песчаного округа» и «Паломник в Тинкер-Крик» ^[1]. Я получал огромное удовольствие, вникая в подробности жизни под открытым небом. Тем летом, когда я впервые оказался в лагере «Сосновый остров», я открыл новый для себя жанр приключенческой литературы: сначала это были книги Марка Твена и Джека Лондона, а потом – Джона Мьюра, Эрнеста Шеклтона, Робина Дэвидсон и Брюса Чатвина.

Всех перечисленных выше авторов можно грубо разделить на тех, кто прочно осел на своей земле, и тех, кто всю жизнь скитался по свету. Я предпочитал бродяг, поскольку у меня самого не было прочных связей со своей малой родиной, предками, культурой, комьюнити, гендером или расой. К религии я был равнодушен. Семья была достаточно условной: родители, уроженцы Техаса, давно переселившиеся на Север, развелись, когда я учился в первом классе; обе старшие сестры вскоре после этого поступили в колледж и навсегда оставили свой дом. Похоже, неугомонность была у меня в крови.

Девять месяцев в году я слонялся по коридорам различных учебных заведений, меняя одну форму на другую, изучая новые диалекты и всячески симулируя активность. Только летом, оказавшись в дикой природе, я становился самим собой. Я прошел путь от Аппалачей до могучих Скалистых гор, затем до горы Медвежий Зуб, Пещеры Ветра и Аляскинского хребта, а позднее покорил все высочайшие вершины от Мексики до Аргентины. Только там – высоко в горах, вдали от ритуалов и правил этикета, я чувствовал себя свободным.

Во время учебы в колледже я два года подряд устраивался летом на работу в лагерь «Сосновый остров» и водил ребят в короткие походы по Аппалачам, во время которых иногда встречал хайкеров, пытавшихся за несколько месяцев преодолеть всю Аппалачскую тропу целиком. «Сквозных хайкеров» было несложно узнать: они называли друг друга странными прозвищами, всегда жадно поглощали пищу на привале и отличались легкой волчьей походкой. Я их побаивался и одновременно им завидовал. Они были похожи на рок-музыкантов из далекого романтического прошлого – те же длинные волосы, густые бороды, сухощавые фигуры, непонятный сленг, перипатетический образ жизни и отрешенность от внешнего мира.

Иногда мне удавалось поговорить со сквозными хайкерами, и тогда, чтобы поддержать беседу, я угощал их сыром или конфетами. Помню одного молодого человека, который не имел палатки, но зато спал на пуховой подушке, и старика, покорявшего тропу в сандалиях и шотландском килте. Некоторые хайкеры искренне верили в Бога и принадлежали к той или иной церкви, некоторые любили порассуждать о грядущей экологической катастрофе. Многие из тех, с кем я разговаривал, были в разводе либо брали паузу в работе или учебе. Я видел солдат, вернувшихся с войны, и людей, которым надо было прийти в себя после смерти близкого человека. Очень часто звучали избитые фразы: «Мне нужно время, чтобы прочистить мозги» или «Это мой последний шанс». Как-то раз, во время летних каникул в колледже, я сказал одному молодому сквозному хайкеру, что когда-нибудь тоже попробую пройти всю тропу.