Восемь религий, которые правят миром. Все об их соперничестве, сходстве и различиях - Стивен Протеро Страница 19

Под руководством духовных наставников, шейхов или пиров, а также посредством орденов или братств суфии веками экспериментировали с разнообразными духовными практиками, цель которых – помочь сердцу открыться для экстатического восприятия божественного. В соответствии с более распространенными мусульманскими представлениями о том, что проблема самонадеянности проистекает из забвения, суфии стремятся вечно оберегать Бога в своем сердце, либо повторяя нараспев его прекрасные имена, либо в молчании перебирая их мысленно. Еще одна суфийская практика – мусульманский аналог того, что даосисты называют «вольным и беспечным странствованием»; странствующие суфии играли заметную роль в распространении ислама в краях столь отдаленных, как Африка, Индия, Юго-Восточная Азия.

В исламе суфии печально известны своим заигрыванием с идолопоклонством; вершиной своих духовных исканий они считают полное уничтожение своего «я» и вместе с тем – мистический союз с Богом. Если мусульманские теологи и законоведы склонны подчеркивать трансцендентность и удаленность Бога, суфии делают акцент на его имманентности и близости, склоняясь к пантеизму («все есть Бог») и монизму («все едино»). Если другие мусульмане указывают на кардинальное качественное различие между Богом и людьми, то суфии обращают внимание на сходство между людьми и Богом, который ближе к ним, как сказано в Коране, «чем яремная вена» (50:16). Если действительность едина, тогда множественность – иллюзия, следовательно, на самом деле нет различий между Творцом и сотворенными. Поскольку любое место священно, нет причин отправляться в Мекку или в мечеть, чтобы обрести Бога. По сути дела, незачем отправляться куда-то помимо собственного сердца. Как современные евангелические христиане, которые видят в Иисусе друга, суфии называют себя друзьями Бога.

Многие мусульмане с давних пор усматривали нечто в высшей степени тревожное и даже опасное в эзотерических наставлениях и практиках суфиев, поскольку с точки зрения суфиев слишком многое из того, к чему стремятся и что считают необходимым прочие мусульмане, оказывается необязательным в лучшем случае и вредным в худшем. Если большинство суфиев утверждают, что следуют и внешним, законным путем шариата, и внутренним, мистическим путем («тарикат»), критики заявляют, что суфии приносят первый на алтарь второго. К примеру, ваххабиты рассматривают суфизм как приглашение к ширк и безнравственности. Великий персидский суфий Мансур ал-Халладж был казнен как еретик в Багдаде в 922 году за высказывание «я есть Истина»: сам ал-Халладж воспринимал эти слова как выражение его союза с Богом, а его противники сочли их кощунством, поскольку Истина – одно из девяноста девяти имен Бога.

Для того чтобы хоть как-нибудь разобраться в этом мистическом пути, причастные к нему, равно как и посторонние, различали суфиев двух типов: «трезвых» и «хмельных». Если стихия трезвого суфия – проза, а специализация – разум, то стихия хмельного суфия – поэзия, а специализация – эмоции. К трезвым суфиям относят персидского философа аль-Газали (1058–1111), который, признавая важность шариата, выступил посредником в деле заключения мира между суфиями и теми, кто обвинял их в ереси и безнравственности. С благоговением приближаясь к божественному, трезвые суфии неизменно осознавали власть и гнев Божии, и это осознание сделало их путь ближе к прямому и ограниченному, нежели путь их одурманенных братьев по вере. В отличие от трезвых суфиев, хмельные заостряли внимание на милосердии и красоте Бога, приближались к нему скорее в любви и экстазе, чем в трепете и страхе. В итоге они меньше беспокоились о правовых и ритуальных требованиях своей традиции. По крайней мере, для некоторых хмельных суфиев пять столпов ислама несущественны – так пластиковый пакет, который мы приносим домой из магазина, несуществен по сравнению с продуктами питания, лежащими внутри.

Классический образец хмельного суфия, великий персидский поэт Руми (1207–1273), сегодня любим одинаково и мусульманами, и немусульманами. Благодаря популярности его переводов на английский, выполненных Коулменом Барксом, в настоящее время Руми принадлежит к числу поэтов, пользующихся наибольшим спросом на Западе, его поэзия вдохновляет немало современных знаменитостей, в том числе Мадонну и композитора Филипа Гласса. Стихи Руми на редкость увлекательны, а его увещевание «отдать все за любовь» – испытание высшего порядка³¹.

Отчасти привлекательность этого поэта объясняется его предысторией: Руми был книжным червем и ученым, когда однажды его посетил странствующий суфий по имени Шамс, который, по словам одних рассказчиков, сжег книги Руми, или, по утверждению других, бросил эти книги в пруд. («Осел с грузом священных книг – все равно осел», – говорят сейчас суфии³²). Так или иначе, Шамс перевернул всю жизнь Руми, и на протяжении долгих лет они были неразлучны. Затем Шамс таинственным образом исчез, скорее всего, стал жертвой убийцы. Эта трагедия превратила Руми в одного из самых любимых миром и плодовитых поэтов.

Другое название суфизма – ихсан, или «творение прекрасного», то есть именно то, что творит поэзия Руми. Его стихи переполняет тоска по другу Шамсу. «Нет спасения для души, – пишет он, – кроме как в Любви»³³. Однако Руми считает, что любовь Ромео и Джульетты или Николь Кидман и ее очередного партнера по фильму – также любовь к божественному, от божественного исходящая. Когда Руми пишет, что «в доме из воды и глины сердце безутешно без тебя; в этот дом войди скорей, любимый, иль его покину я», он тоскует по Богу и Шамсу³⁴. Или, что больше соответствует вере Руми, он ведет речь о Боге и человеке, которые лишь кажутся разными существами.