Как французы придумали любовь - Мэрилин Ялом Страница 16

Принц Клевский уничтожен. Он просит жену воспротивиться страсти. Он горюет не только как муж, которого хочет оставить жена, но и как мужчина. Принц говорит ей, что счастье его зависит только от нее, что он любит ее «горячее, нежнее и неистовее», чем тот, кому она намерена отдать свое сердце. Принц – порядочный человек, благородный во всех отношениях, и этим он совсем не похож на весьма распространенный тип смешного рогоносца. Он действительно заслуживает того, чтобы быть любимым, но в романе этому не суждено сбыться. От горя и отчаяния у него начинается сильная горячка. Он не в силах противостоять обрушившемуся на него несчастью. Чувствуя приближение смерти, принц собирает последние силы, чтобы выразить жене свою любовь и опасения за ее судьбу. Его можно признать еще одной жертвой, вслед за мадам де Шартр, принесенной автором ради развития сюжета и характера героини.

Именно жизнь героини оказывается в центре внимания и автора, и читателя. Теперь, когда она получила свободу и может, следуя велению сердца, выйти замуж за герцога Немурского, она выбирает иной путь. Несмотря на привязанность герцога и явные проявления его страсти, несмотря на собственную ее страсть к нему, принцесса отклоняет его предложение руки и сердца. Вероятно, она винит себя в смерти мужа, считая причастным к ней и герцога, ее мучает глубокое раскаяние. Попытка герцога объяснить ее отказ «иллюзией долга» не помогает ему приблизиться к своей цели. Она остается непреклонной, и не только потому, что осознала свою вину. Она страшится будущего с таким супругом, как герцог Немурский:

«…Чего я боюсь, так это, несомненно, того, что однажды ваша любовь ко мне угаснет. …Сколько длится мужская страсть, если мужчина и женщина связаны вечными узами? …кажется мне, в самом деле, что ваше постоянство было испытано препятствиями, стоявшими на вашем пути. Их было довольно для того, чтобы подстегивать в вас желание победы…

Признаюсь… – я могу испытывать страсть, но она не может ослепить меня. … У вас было много любовных связей, будут и еще. Я не смогла бы сделать вас счастливым надолго, мне пришлось бы увидеть, как вы ухаживаете за другими женщинами, как вы ухаживали за мной. И это смертельно ранило бы меня… Женщине дозволено упрекнуть любовника, но может ли она упрекнуть мужа, переставшего любить ее?..

Я намерена сама оставить вас, как бы ни сильна была боль расставания. Заклинаю вас всей властью, которую имею над вами, не ищите встречи со мной».

Так закончилась последняя встреча герцога с принцессой Клевской. Этот монолог показывает нам душу незаурядной женщины, повзрослевшей благодаря своей любви, горечи расставания с любимым, печали по утраченным родным и близким, но не утратившей благородства и внутреннего достоинства, присущего лишь недюжинным натурам. Из наивной девочки-подростка она превратилась в зрелую женщину, обретшую собственный жизненный опыт ценой страданий, в том числе и от любви. Как могла бы она судить о ценности истинной любви, не познав любовного томления и мучений? Та женщина, которая была влюблена и мечтала о встрече с возлюбленным, которая просыпалась, испытывая подъем и радость от одной мысли о том, что увидит его сегодня, которая надевала свое самое лучшее платье, чтобы понравиться ему , знает, что по силе чувства в жизни мало что может сравниться с любовью. Все это пережила и принцесса Клевская, но она отказывается от того, чтобы быть вместе с любимым мужчиной, боясь той боли, которую он может ей причинить, едва лишь удовлетворит свою страсть.

С этого времени мы можем говорить о том, что изображение любви в литературе приобретает явный характер психологического исследования. А само это чувство сопровождает некоторая доля авторского скепсиса. Как долго она может продлиться? И стоит ли она тех жертв, которые мы ей неизбежно приносим? Может быть, сама природа мужчин такова, что они ветрены и непостоянны? А женщины? Всегда ли они остаются верны своему чувству или их природа требует все новых эмоциональных впечатлений? Справедливы ли предположения принцессы Клевской и не оставит ли она своего нового супруга прежде, чем это сделает он сам?

В романе «Принцесса Клевская» средневековая традиция куртуазной любви вступает в противоречие со скептицизмом XVII века. Декарт и Ларошфуко, а вслед за ними и Монтень, подвергают сомнению надежность нашего самого заветного чувства. Они пытаются критически осмыслить реальные человеческие отношения, влияние на них религии, философии и того, что мы называем психологией. Мадам де Лафайет не отрицает силы любви. Она мастерски изображает все ее перипетии, хотя и несколько ее приукрашивает, а после добросовестного анализа – развенчивает. Возможно, она слышала от Ларошфуко одну из его язвительных максим, предостерегающую от неосмотрительности в любви: «Страсть всех нас заставляет совершать ошибки, любовь заставляет совершить самую смешную из них» или «Сердце всегда дурачит голову», а «Истинная любовь похожа на встречу с привидением: все говорят о нем, но никто его никогда не видел».

Возможно, что и принцесса Клевская, собираясь с силами, чтобы отказать герцогу Немурскому, вспомнила максиму Ларошфуко: «Прежде чем всем сердцем привязаться к чему-то, узнай, счастлив ли тот, кто этим уже владеет». Она знала других придворных дам – жен и любовниц, любивших, обманутых и оставленных женщин, – и она не хотела жить так же, как они. Она выбирает осторожность и самоотречение, поступаясь надеждой на вечную любовь. Как видите, мы далеко ушли от взаимной страсти Тристана и Изольды или Ланселота и Джиневры. Мадам де Лафайет и ее современники видели в страсти верный способ погубить себя.

«Принцесса Клевская» заметно изменила ход развития французского эротического романа. Хотя романтическая любовь еще вернется в литературу в другом обличье и будет возвращаться снова и снова, она уже никогда не станет прежней. Она никогда не будет свободной от подозрений, верной и безоглядной, какой была до появления шедевра мадам де Лафайет.

Теперь мой читатель наверняка догадывается, почему «Принцесса Клевская» имеет для меня особый смысл, как и для тысяч французов и француженок, уязвленных президентом Саркози, отказавшимся включить ее в программу школьного чтения. Этот роман стал одним из поворотных пунктов в истории литературы. Дилогия мадам де Лафайет о принцессах «Принцесса Клевская» и «Принцесса Монпансье» – первые образцы психологического романа; она этот жанр, собственно, и создала. Такой великолепный художественный материал вдохновил двух великих режиссеров современности – Мануэля ди Оливейра и Анджея Жулавски – на создание осовремененных экранизаций «Принцессы Клевской». Со своей же стороны могу отметить, что этот роман изменил мою жизнь. Прочитав книгу Алена де Боттона «Как Пруст может изменить вашу жизнь», я подумала, что и мадам де Лафайет изменила мою жизнь, поскольку именно ей я обязана тем, что в 1976 году приняла важное решение.

Той зимой я еще преподавала французскую литературу и читала курс западной культуры в Калифорнийском университете. Меня попросили сделать обзор вышедшей в 1973 году в издательстве Norton книги «Мировые шедевры от эпохи Возрождения до наших дней». Это были почти две тысячи страниц французской, английской, ирландской, немецкой, итальянской, американской, русской и норвежской литературы, отобранных и опубликованных семью мужчинами, и среди них не оказалось ни единой страницы, написанной женщиной. Я считаю, что различия женской и мужской ментальности и сегодня остаются достаточно велики, но тогда они, вероятно, были еще больше. Я вспомнила сочинение мадам де Лафайет. Как могли они пропустить «Принцессу Клевскую»? Никто не спорит, большинство авторов в нортоновской антологии были людьми исключительными, к тому же замечательными писателями, но я не могу понять, почему там не нашлось места мадам де Лафайет, Джейн Остин, Шарлотте Бронте, Эмили Дикинсон и Вирджинии Вульф. Я не стала полемизировать о достоинствах Генриха Гейне и Жорж Санд как представителей романтизма, ратовать за включение в антологию Симоны де Бовуар рядом с Сартром и Камю. Я написала статью для издательства Norton о романе «Принцесса Клевская», считая ее шедевром в любом смысле слова, достойным включения в следующие издания мировых шедевров. Мне приятно сознавать, что в другие издания нортоновской антологии включили произведения, написанные женщинами.