Бог не любовь. Как религия все отравляет - Кристофер Хитченс Страница 16

«Все сходится и так, Ваше Величество».

Однако он просто сказал, что ему не нужна эта гипотеза.

И нам тоже. Упадок и дискредитация религии начались не с драматического жеста, вроде напыщенного заявления Ницше, что бог умер. Ни знать, ни предполагать, что бог когда-то жил, Ницше не мог — так же, как не могут знать божьей воли священник с колдуном. Крах религии назревает постепенно и становится явным, как только она перестает быть обязательной, как только превращается лишь в одно из возможных учений. Никогда не следует забывать, что на протяжении почти всей человеческой истории такого «выбора» просто не было. Всегда оставались сомневающиеся — мы знаем о них из многочисленных фрагментов их обугленных, истлевших записок и признаний. Но участь Сократа, приговоренного к смерти за распространение вредного скептицизма, служила предостережением остальным. Более того, на протяжении тысячелетий миллиарды людей попросту не задавались подобными вопросами. Гаитянские почитатели Барона Субботы обладали такой же монопольной властью и поддерживали ее таким же грубым принуждением, что и приверженцы Жана Кальвина в Женеве или Массачусетсе. Эти примеры я выбрал потому, что они принадлежат истории человечества. Теперь многие религии встречают нас подобострастными улыбочками и распростертыми объятиями, как сладкоречивые торговцы на базаре. Они наперебой предлагают утешение, единение и радость. Но мы вправе помнить, как варварски они вели себя на пике своего могущества, когда отказаться от их предложения было невозможно. Если же мы часом забудем, как это было, достаточно бросить взгляд на те страны, где правила игры по-прежнему диктуют священники. В современном обществе жалкие остатки такого влияния сохранились и в попытках религии контролировать образование, не платить налоги или законодательно запретить оскорбление ее всемогущего и всеведущего божества, а то и его пророка.

В нашу половинчатую, полусветскую эпоху даже верующие нередко стыдятся того времени, когда теологи с фанатичным упорством обсуждали бессмысленные проблемы: точный размах ангельских крыльев или, скажем, сколько ангелов уместится на острие булавки. Разумеется, нельзя вспоминать без ужаса, сколько людей замучено и убито, сколько источников знания предано огню в пустых препирательствах о природе Святой Троицы или исламских хадисах, или о пришествии лжемессии. Однако не стоит грешить релятивизмом — тем, что Эдвард Томпсон назвал «чудовищным высокомерием потомков». Одержимые схоласты Средневековья делали то, что могли сделать в условиях безнадежно скудной информации, неотступного страха смерти и преисподней, крайне низкой продолжительности жизни и неграмотной аудитории. Страшась (часто искренне) последствий ошибки, напрягая свои умы на всю возможную тогда мощь, они разработали диалектический метод и впечатляющие логические системы. Такие люди, как Пьер Абеляр, не виноваты в том, что им приходилось довольствоваться обрывками Аристотеля. Многие из трудов последнего были утрачены, когда император Юстиниан закрыл философские школы, но их арабские переводы сохранились в Багдаде и затем вернулись в одичавшую христианскую Европу через евреев и мусульман Андалузии. Когда схоласты получили доступ к этим текстам и вынужденно признали, что достойные внимания мысли об этике и нравственности высказывались и до «пришествия» Христа, они приложили все усилия, чтобы совместить несовместимое. Нам мало проку от того, что они думали, но есть немало поучительного в том, как они думали.

Уильям Оккам — один из средневековых философов и теологов, чье наследие по-прежнему актуально. По-видимому, прозванный так в честь своей родной деревни в английском графстве Суррей (ее название с тех пор не изменилось), Оккам родился в неизвестном нам году и умер — вероятно, в ужасе и мучениях и, вероятно, от страшной Черной Смерти — в 1349 году в Мюнхене. Он был францисканцем (иначе говоря, последователем вышеупомянутого млекопитающего, которое, как утверждают, проповедовало птицам) и потому усвоил радикальные взгляды на бедность священства, каковые в 1324 году привели его к столкновению с папским престолом в Авиньоне. Нам не так важна ссора между папой и императором из-за разделения светской и церковной власти (поскольку в конце концов «проиграли» обе стороны), но интересно, что чрезмерное обмирщение самого папы вынудило Оккама искать защиты у императора. Оккама обвинили в ереси и пригрозили отлучить от церкви, но он нашел в себе силы ответить, что еретик не он, а папа. Несмотря на это и благодаря тому, что он никогда не выходил за герметичные рамки христианской системы координат, даже самое консервативное священство признает в Оккаме оригинального и смелого мыслителя.

Его, к примеру, интересовали звезды. О туманностях он знал гораздо меньше, чем мы или даже Лаплас. Точнее, он вообще ничего о них не знал. Однако он использовал их для интересной гипотезы. Допустим, что бог может заставить нас ощущать несуществующие предметы. Допустим далее, что ему нет нужды прибегать к таким ухищрениям, если того же эффекта от нас можно добиться реальным присутствием этих предметов. И все же бог при желании мог бы заставить нас верить в существование звезд, даже если бы их на самом деле не было. «Всякое действие, каковое Бог производит посредством вторичной причины, он может произвести сам». Из этого, однако, не следует, что мы должны верить любым нелепостям, так как «Бог не может наделить нас знанием о несомненном присутствии отсутствующей вещи, ибо это противоречиво». Прежде чем воротить нос от неприкрытой тавтологии этого наблюдения, столь частой в богословии, ознакомьтесь с комментарием отца Коплстона, видного иезуита: