Мода и гении - Ольга Хорошилова Страница 14

«4 локтя серебряной ткани — 15 лир 4 сольди

Зеленый бархат для подкладки — 9 лир

Обшивка — 9 сольди

Петли — 12 сольди

Пошив — 1 лира 5 сольди

Обшивка передней части — 5 сольди

Итого: 26 лир и 5 сольди».

И в конце красноречивая приписка: «Салаи ворует деньги».

Но Чертенку все сходило с рук. В апреле 1503-го Леонардо фиксирует новые траты: «Для памяти. В этот день (8 апреля 1503 года) я дал Салаи 3 золотых дуката, которые, как он сообщил, ему были нужны для розовых чулок с отделкой… я выдал Салаи 21 локоть ткани для того, чтобы сшить рубашки, каждый локоть стоил 10 сольди, и я их выдал ему 20 апреля 1503». Записи 1504 года также полны цифр: «Отрез бархатной материи — 5,5 лиры, 10 сольди за петли, вышитые серебром, Салаи — 14 сольди за обшивку, за накидку Салаи — 25 сольди».

В начале 1500-х зрение начало изменять, мэтр обзавелся очками для чтения, а в Риме заказал еще одну пару — с синими стеклами, вероятно, чтобы изучать солнце. Тогда же Леонардо отрастил бороду, которая добавляла ему солидности и возраста.

Он интересовался модой, но больше как художник и теоретик. Следил за тем, что люди носят и как при этом выглядят. Подмечал забавные недостатки нарядов, дивился неистребимому и такому человеческому желанию похвастаться обновками.

Да Винчи обожал шляпы. Он еще в молодости заметил, что некоторые лица похожи на головные уборы: одни с недовольными старческими морщинами, другие со вздернутым кичливым пером, третьих пучит от бархатного величия. Он много их рисовал, старался запомнить. И в 1514 году подытожил наблюдения, изобразив на одном листе 23 шляпы: от скромной крестьянской калотты до роскошнейшего французского шаперона с разрезами и жирным хвостом.

Маэстро не любил пухлых курток-дублетов, говорил, что они портят фигуру, придают ей неестественно прямую осанку. Он ненавидел излишества — парчу, перегруженную затейливыми узорами, тяжелую отделку на платьях. Он почитал дурным тоном гирлянды из жемчуга и драгоценных камней, которыми щеголихи увешивали свои прически, и потешался над кривоногими горбатыми старичками, несшими на головах бархатные капители и альпийские горы из добротного сукна. Старичкам казалось, что шапки превращают их в стройных высоких красавцев. И эта уверенность придавала лицам выражение высокомерной надменности, которую, как и Альпы, да Винчи спешил занести в свой альбом.

Леонардо почитал скромные одеяния лучшим комплиментом стройному телу. Ведь «чистый», без вышивки, материал мужского наряда приятно намекал на скрытые под ним атлетичные формы, а спокойные оттенки женского платья и головного убора обращали внимание на природную красоту лица, которую мастер считал таким же признаком божественного начала, как и размеренные пластичные движения стана.

Да Винчи корил щеголих за то, что они обращали волосы в горы из драгоценностей, помады и собственного величия. Красоте не нужна архитектура. Красивы те, кто позволяют своим волосам «шутливо играть с воображаемым ветром». Шелковистые пряди должны естественно виться, сворачиваться в забавные колечки, сообщать лицу особый мягкий оттенок, оттенок золотистой игривой юности.

Волнистые волосы волновали Леонардо. Они окружают лики Христа и Иоанна Крестителя, райских ангелов и ангелов во плоти, мадонн и младенцев. Они украшают лица Джиневры де Бенчи и Моны Лизы, Изабеллы д’Эсте и безымянного музыканта. Ими щеголял молодой модник да Винчи, а в старости он любовался золотыми кудрями своего чертовски красивого Чертенка.

Волосы были равнозначны водной стихии. На рисунках Леонардо они тихо вьются, подобно размеренной летней Арно, и схлестываются, обращаясь в пенные океанские волны. Волосы и вода были метафорами жизни, двумя главными ее свойствами.

Волосы — жизнь дольняя, все самое прекрасное и самое скоротечное: юность, любовь, вино, мода, телесная красота. Вода — жизнь горняя, вечная в своих изменениях и этим невыразимо прекрасная. Жизнь дольнюю Леонардо изучил сполна, изведал все ее математические и физические тайны, разложил на формулы, оттенки, стежки. Но жизнь горняя была неуловимой — утекала сквозь пальцы каждый раз, когда он пытался схватить ее.

Зачем она, в чем ее смысл, куда течет и почему так завораживает, манит и мучит. Кажется, над этими вопросами размышляет Леонардо на позднем рисованном автопортрете, ироничном и грустном одновременно. Длиннобородый старик в античных одеждах сидит на камне возле голого безжизненного древа. Одну руку положил на палку, другой подпирает голову. Взгляд его печален. Вокруг пустота. Нет ни города с каменными башнями, ни набухших церковных куполов, ни зубов ненасытных палаццо. Нет шумных рыбаков, шутника-лодочника, торговца с пухлым мешком за плечами, нет ни мула, ни падшей клячи. Есть только бурные всепоглощающие потоки — воды, волос, ветров. Игривые, быстрые, изменчивые, они исполняют перед стариком свой безумный, страстный, полный таинственных символов танец. И его Леонардо не в силах разгадать. Он сидит и сокрушенно наблюдает непонятную пляску, не понятую им жизнь.

Старик и потоки воды.

Возможно, автопортрет Леонардо да Винчи. Около 1513 г.

Королевская библиотека, Виндзор. Фототипия начала XX в. из архива Ольги Хорошиловой

ЕКАТЕРИНА II: МИНЕРВА В МОДНЫХ ДОСПЕХАХ

Портрет Екатерины II перед зеркалом.

Художник Эриксен Вигилиус. Уменьшенное повторение портрета (1762; ГЭ). 1779 г. (с) Государственный Русский музей, Санкт-Петербург, 2020

Великий князь Петр Федорович готовил сюрприз своей тетке-императрице, нелюбимой супруге Екатерине и недоброму русскому двору. Он был похож тогда на милого мальчишку-проказника: скрытничал, загадочно улыбался, шушукался с прислугой и молчал. Очень боялся, что его раскроют и сюрприз не получится.