Будущее уже началось. Что ждет каждого из нас в XXI веке? - Брюс Стерлинг Страница 13

Я не хочу сказать, что в моей жизни не было ни дурацких поступков, ни огорчений. Мою жизнь ни в коем случае нельзя назвать скучной или безоблачной. Это говорит лишь о том, что радикальная всесторонняя технологическая революция в Америке происходила в условиях невероятного социального мира и стабильности. А период с 1989 по 2001 год можно просто назвать belle epoque [8]. Это время лучше всего охарактеризовать как «назидательное». И движущей силой, и ниспровергателем этого периода был один и тот же класс. Сверхобразованные люди, презревшие политику и направившие все свое внимание на передовые технологии.

Распространяясь с бешеной скоростью, кибернетический хай-тек проник во все уголки общественной жизни, и ничего страшного не произошло. Страшно долго не происходило ничего страшного. Хотя ежедневно появлялась, развивалась и устаревала уйма самых сложных агрегатов. Это не может быть простым стечением обстоятельств.

Простым стечением обстоятельств нельзя объяснить, к примеру, то, что моя дочь, замученная школой, все же испытывает нежный трепет по отношению к Интернету. Сытая по горло домашними заданиями, она много часов подряд блуждает по лабиринтам Сети, тихо млея от исследования поп-культуры. Она терпеть не может запоминать даты и имена скучнейших политических деятелей, зато охотно выучила от «А» до «Я» досье экзотических покемонов. Она не любит уроков географии, но ждет не дождется электронной почты из Японии.

Информационная экономика требует постоянного образования. Именно поэтому плата за обучение в колледжах страшно выросла во время последнего технобума, и даже те, кто изучал гуманитарные науки, часто в итоге попадают на работу, связанную с техникой. И важны не сами машины, а умение ориентироваться в информационных потоках, отбрасывать устаревшее и находить новое, перспективное. Овладевая новыми знаниями и навыками, люди умудряются сохранять старую работу, несмотря на технологическую революцию. Кроме того, им настоятельно рекомендуется научиться забывать в первую очередь о не выпускающейся больше промышленной продукции, отживших свой век компаниях и сокрушительных финансовых кризисах.

В информационной экономике цена товара и стоимость акций очень непостоянны. Отношения «купли-продажи» приобретают повсеместный характер. Лояльность служащих и патернализм управляющих становятся архаичными. Стоимость продукции не имеет ничего общего с прибылями, на которые рассчитывает компания. И подобные вещи не случайность или результат досадного просчета. Именно так информационное общество строит свою цивилизацию.

Дело не в том, что общество становится более равнодушным и безжалостным. Просто двери и окна распахиваются настежь, стены разрушаются, и в результате люди, идеи и деньги участвуют в обращении у всех на виду. Информационная экономика слабо затрагивает лишь тихие заводи, шалаши отшельников и синекуры. Она оставляет мало уютных местечек, где можно бить баклуши, десятилетиями занимаясь одним и тем же видом деятельности с предсказуемой степенью отдачи.

Из этого следует, что в информационном обществе формальное образование, рассчитанное на профессиональную подготовку учащихся, откажется от традиционных ценностей и канонов. В нем не будет вечных истин, моральных кодексов, конституционной преемственности, литературной классики и старой доброй истории родины. В нем будет отсутствовать именно то, что современные учителя и ученые считают факелом священного огня, который необходимо передать подрастающим поколениям.

У информационного общества нет времени на культурную преемственность и пересуды моралистов. Столь основательное образование дают лишь в современных медресе исламских фундаменталистов. Для ребенка эпохи Интернета будут действовать лишь временные каноны, наспех составленные из обломков техники и обрывков разных культур. Формальное образование в информационном обществе будет помогать попадать в струю и оставаться на плаву при минимальном количестве не относящейся к делу теории.

В воображаемой школе – школе, которая подойдет обществу будущего, – будут говорить не на языке правительств, армий или официальных религий. Скорее ее язык будет больше похож на язык современных деловых журналов: обнаружение тенденций, сильные страсти, большие деньги, скрещенные пальцы. Это будет очень забавное образование. Громадные пласты его будут моментально устаревать и отменяться, сбивая всех с толку. А ученики продемонстрируют потрясающую готовность не учить уроки.

Академической сфере при подобных обстоятельствах не удастся сохранить традиции западной модели, существовавшие на протяжении девяти веков. Она станет похожа на индустриальные исследовательские институты – все разумно, мобильно, но жестко сфокусировано на продукции и прибыли. Исчезнут штатные должности, и лишь немногим резервуарам абстрактного знания удастся укрыться от напора рынка. Классические дисциплины, вероятно, изменятся, подстроившись под практику бизнеса, причем новые академические дисциплины могут «позаимствовать» достижения старых. Физика элементарных частиц (старомодная и относящаяся к холодной войне) может быть востребована нанотехнологией (очень соблазнительной и бурно развивающейся). Направления исследований будут с головокружительной скоростью перемещаться из одной области в другую, оставляя без работы любого профессора, который окажется слишком старомодным, чтобы держаться на плаву: биология, объединившись с кибернетикой, превратится в биоинформатику. Таксономия [9], когда из нее выбросят естественную историю, породит новейшие генетические исследования.

К сожалению, эта выдуманная картина совершенно не научна. Рисовать ее таким образом – значит ходить по воде. Без устоявшихся канонов культурной классики не будет места для воздвижения прочного интеллектуального фундамента. Исчезнет серьезная наука, будут лишь случайные блестящие открытия. Неизбежны серьезные потери. Откровенно говоря, реализация подобного проекта приведет к интеллектуальному кризису. Это вызовет «панику канонов».

Паника канонов – явление, без сомнения, новое, в первую очередь для Америки. Здание американской интеллектуальной жизни всегда страдало от очевидного дисбаланса. Американцы всегда подозревали себя в нездоровом увлечении деньгами и престижными автомобилями при пренебрежении вечными истинами и ценностями культуры.

В 1837 году Ральф Уолдо Эмерсон произнес свою знаменитую речь под названием «Американский ученый». Выступая с этим манифестом, он рассчитывал навести хоть какое-то подобие порядка в американской интеллектуальной жизни, придать ей форму, содержание, обеспечить ее преемственность и направить ее развитие. Эта благородная деятельность отличает ученых от шарлатанов. Ученый стремится к пониманию проблемы. Он не просто бродит среди интеллектуального пейзажа, подбирая все любопытное и собирая вырезки из газет. Ученый призван организовать, систематизировать и схематизировать знание. Наука делает знание доступным, позволяя передавать его ученикам.

Эмерсон понял, что для американцев пришло время перестать блуждать в потемках невежества и обрести власть над разумом. «Возможно, уже пришло время… когда дремлющий интеллект этого континента выглянет из-под своих железных век и удивит мир чем-то большим, нежели демонстрацией механических чудес». К 1837 году американцы уже прославились по всему миру своим умением изобретать и экспортировать чудеса техники. Эмерсон посмел надеяться на большее. А кто должен был выполнить эту задачу, освободить Америку от оков зацикленного на технике мышления и повести ее народ к вершинам разума? «Американский ученый»!