Радость жизни. Философия стоицизма для XXI века - Уильям Ирвин Страница 13

Находясь в изгнании, Музоний не впал в отчаяние. Вместо этого он принялся изучать Гиар и его обитателей, редких рыбаков. Вскоре он обнаружил пресный родник, благодаря чему остров стал пригоднее для жизни. И какое бы одиночество его там ни тяготило, оно было скрашено потоком навещавших его учеников.

После смерти Нерона Музоний вернулся в Рим. Позднее император Веспасиан изгнал из столицы всех философов, но для Музония, похоже, сделал исключение^[83]. Однако позже он вновь угодил в ссылку. Умер Музоний около 100 года.

Согласно Музонию, философией заниматься необходимо – ибо посредством чего еще мы можем рассчитывать на хорошую жизнь^[84]? Более того, изучение философии должно затрагивать нас глубочайшим образом: когда философ читает лекцию, от его слов слушатели должны трепетать и испытывать стыд, а в конце не аплодировать, а хранить молчание^[85]. По воспоминаниям Эпиктета, сам Музоний, несомненно, умел вызывать такую реакцию: во время его речей собравшимся казалось, будто он разгадал и выставил напоказ те их черты, которых они втайне стыдились^[86].

Музоний также полагал, что философская практика требует от человека не отрешения от мира, как учили эпикурейцы, а энергичного участия в общественных делах. И потому объяснял ученикам, как сохранять в ходе этого стоическое спокойствие.

Помимо того что философия должна быть практической, Музоний считал, что ее изучение должно быть всеобщим. По его словам, «женщины получили от богов такой же ум, как и мужчины». Следовательно, им тоже пойдет на пользу образование и философия^[87]. За то, что Музоний выражал такие взгляды в столь далекую эпоху, он снискал расположение современных феминисток.

Эпиктет, самый знаменитый из учеников Музония, родился рабом где-то между 50 и 60 годом н. э. Впоследствии его купил Эпафродит – секретарь сначала Нерона, затем Домициана. Это должно было сблизить Эпиктета с императорским двором^[88]. Также это значило, что Эпиктет, хоть и был рабом, относился к «беловоротничковым». Римляне ценили рабов, отличавшихся интеллектом и инициативой. Их обучали, чтобы они могли наилучшим образом применить свои таланты, а потом назначали учителями, советниками и мажордомами.

Философией Эпиктет заинтересовался, похоже, в довольно раннем возрасте. В юности он, по собственным словам, ходил и расспрашивал людей, заботятся ли они о душе. Если его игнорировали, он упорно продолжал задавать вопросы до тех пор, пока ему не начинали угрожать тумаками^[89]. Такое поведение, безусловно, наводит на мысль, что поначалу философ склонялся скорее к кинизму: как мы уже видели, киники занимались прозелитизмом иначе, чем стоики. Признаки уважения к кинической школе видны даже в зрелой философии Эпиктета.

После смерти Нерона Эпиктету даровали свободу. Он основал философскую школу, но был изгнан Домицианом вместе с остальными римскими философами. Тогда он перенес школу в Никополь, располагавшийся на западе современной Греции. После убийства Домициана стоицизм вновь обрел былую респектабельность и даже вошел в моду среди римлян. Эпиктет к тому времени прослыл ведущим учителем стоицизма. Он мог бы вернуться в Рим, но предпочел остаться в Никополе. Несмотря на месторасположение, в его школу стягивались слушатели со всей Римской империи.

Как пишет филолог-классик Энтони Лонг, Эпиктет ожидал, чтобы его воспитанники удовлетворяли двум критериям: «(1) хотели извлечь пользу из философии и (2) понимали, какой преданности делу она требует»^[90]. Философ знал, что его слова пропадут впустую, если перед ним будут ученики, которые еще не признали своих недостатков или не готовы предпринять необходимые шаги, чтобы их побороть. Он описывает идеального ученика как того, кто стремится «быть неподверженным страстям и невозмутимым» и будет удовлетворен, если сможет «проводить жизнь неподвластным препятствиям и неподвластным печалям»^[91].

От занятий с ним ученики могли ждать чего угодно, только не одностороннего обращения своего наставника к слушателям по поводу темных философских теорий. Напротив, он добивался, чтобы его уроки задевали за живое, а реплики били в самое сердце. Cтоическая школа, утверждал он, должна быть подобна врачебному кабинету, который пациенты покидают в дурном расположении, а не в хорошем, так как любое лечение, несущее пациенту выздоровление, наверняка принесет ему и дискомфорт^[92]. Именно поэтому его лекции, как пишет Лонг, были «уроками диалектики – приглашением к аудитории исследовать самих себя»^[93].

По Эпиктету, главным предметом философии должно быть искусство жизни: как дерево служит материалом плотнику, а бронза – скульптору, ваша жизнь должна быть тем материалом, на котором вы оттачиваете искусство жизни^[94]. Более того, подобно тому, как опытный плотник учит подмастерьев, демонстрируя разнообразные техники для создания вещей из дерева, Эпиктет обучал учеников искусству жизни, показывая техники, посредством которых можно сделать что-нибудь со своей жизнью. Эти техники были весьма практичны и полностью применимы к повседневному быту учащихся. Среди прочего он объяснял, как реагировать на оскорбления, вести себя с неумелым слугой или рассерженным братом, пережить утрату близкого человека и выдержать изгнание. Если они овладеют этими техниками, обещал Эпиктет, их жизнь будет полна смысла, достоинства и, что важнее всего, спокойствия. Обретенное чувство достоинства и спокойствия пребудет с ними, какие бы неурядицы ни готовила им жизнь в дальнейшем.

Читая Эпиктета, нельзя не заметить его регулярных отсылок к религии. В самом деле, чаще Зевса он упоминает разве что Сократа. Чтобы лучше понять роль Зевса в стоицизме, представим себе потенциального ученика Эпиктета. Если бы он спросил, что нужно делать, чтобы практиковать стоицизм, Эпиктет мог бы описать разные стоические техники. На вопрос, зачем практиковать эти техники, философ ответил бы, что это позволит достичь спокойствия.