Без своего мнения - Франклин Фоер Страница 13

Этот идеализм отчасти предназначен для публики, но главным образом порожден культурой компании. «Google – не обычная компания. И у нас нет стремления сделать ее таковой», – гордо заявляли Пейдж и Брин в письме на имя Комиссии по ценным бумагам и биржам (SEC), сопровождавшем начальное публичное размещение ее акций в 2004 году Можно было воспринимать эти слова как пустую риторику, но на Уолл-стрит они вызвали ощутимое беспокойство. Те, кто мог наблюдать жизнь компании вблизи, заметили, что она старалась не брать на работу типичных выпускников программ MBA. Она упрямо сопротивлялась созданию отдела маркетинга. Пейдж гордился, что нанимает инженеров на позиции, которые в другой компании отдали бы человеку с дипломом в области, скажем, финансов. Даже когда количество сотрудников Google стало измеряться десятками тысяч, Пейдж лично просматривал досье каждого кандидата, желая удостовериться, что компания не отходит слишком далеко от своих инженерных корней.

Наиболее ярким выражением идеализма Google стал ее часто служивший мишенью для разнообразных шуток девиз “Don’t be evil”, что можно перевести как «Сторонись зла». Понять значение этого девиза и увидеть в нем решительную декларацию собственных ценностей легче, если знать, что Google никогда не предназначала его для внешнего употребления. Google хотела обратить внимание сотрудников на свою благородную и одновременно амбициозную миссию. Можно сказать, что она решила прикрепить к самой себе что-то типа наклейки Post-it, чтобы та напоминала о необходимости никогда не вести себя так эгоистично и узколобо, как Microsoft^[25], технологический король, которого она намерена была свергнуть. Девиз стал широко известен, когда генеральный исполнительный директор Эрик Шмидт случайно упомянул его в интервью Wired и вызвал тем недовольство многих сотрудников, понявших, что теперь Google станет легкой мишенью для насмешек. (Со временем Google отказался от использования этого девиза.) Когда Ларри Пейдж произносит речи, он обычно говорит серьезно. И тезисы, которые он повторяет часто, дают представление о его истинных, поистине масштабных намерениях. У него есть талант выражаться скромно и в то же время напыщенно: «Мы сейчас достигли, наверное, 1 % возможного. Хотя изменения происходят все быстрее, все равно мы движемся слишком медленно для возможностей, которые перед нами открываются».

Чтобы понять намерения Пейджа, нужно понять, какие бывают виды искусственного интеллекта. Все, что делается в этой отрасли, можно грубо отнести к двум школам. Есть школа эволюционная, дорожащая всем достигнутым до сих пор: например, такими победами, как алгоритм PageRank или программное обеспечение, читающее неразборчивый почерк на чеках. Эта школа практически не надеется, что компьютеры когда-либо обретут нечто хотя бы отдаленно похожее на человеческий разум. Вторая школа, революционная, склоняется к взглядам Курцвейла и вере в сингулярность. Они стремятся создать компьютер с так называемым «сильным искусственным интеллектом»^[26].

Основную часть своей истории Google была сосредоточена на эволюционных изменениях. Вначале ею управлял Эрик Шмидт, немолодой опытный менеджер; инвесторы Google заставили Пейджа и Брина принять его в качестве «взрослого» руководителя. Это не означает, что Шмидт был лишен амбиций. В эти годы Google оцифровал и загрузил на свои сервера все существующие на планете книги и создал продукты, используемые сегодня повсеместно: Gmail, Google Docs, Google Maps.

Но эти амбиции никогда не имели того масштаба, который устроил бы Ларри Пейджа. В 2011 году он вернул себе угловой офис^[27], а вместе с ним и пост главного исполнительного директора, который занимал при рождении Google. И он переориентировал компанию в сторону сингулярности. Со временем он подружился с Курцвейлом и привлек его к совместной работе над рядом проектов. Вернувшись на свой прежний пост, Пейдж нанял Курцвейла в качестве технического директора и поставил перед ним задачу научить компьютеры читать – то есть осуществить экспоненциальный прорыв, который может ускорить наступление эры сверхразума, так ожидаемой Курцвейлом. «Это кульминация тех практически 50 лет, которые я занимаюсь искусственным интеллектом», – сказал он сразу после подписания контракта с Google.

В своих выступлениях перед сотрудниками Пейдж настойчиво возвращается к метафоре американской лунной программы. У Google есть своя программа, похожая на «Аполлон», нацеленная на создание «сильного» искусственного интеллекта, и она носит название Google Brain – и это название вызывает пугающие ассоциации. («Политика Google по многим вопросам состоит в том, чтобы дойти непосредственно до той точки, где становится страшно, и не двигаться дальше», – метко выразился Эрик Шмидт.) Google возглавила возвращение в оборот концепции, рожденной в 60-е годы, но до нынешнего дня неудачной: нейронные сети, то есть моделирование работы человеческого мозга и его методов обучения программными средствами. Google взяла на работу профессора Джеффа Хинтона, британца по происхождению, достигшего наибольшего прогресса в этой области. Они также приобрели лондонскую компанию DeepMind, создавшую нейронные сети, способные обучать самих себя, без указаний человека, играть в видеоигры. Поскольку складывающееся положение вещей, когда настолько сильными алгоритмами владеет одна компания, вызывало опасения у DeepMind, она настояла, чтобы Google никогда не использовала бы ее продукцию в военных целях и не продавала бы ее разведывательным службам.

Насколько глубоко верит Google в технологическую сингулярность? Вряд ли каждый в компании согласен с идеями Курцвейла. Один из наиболее знающих и опытных инженеров Google, Питер Норвиг, возражал против закона ускоряющейся отдачи. Сам Ларри Пейдж никогда не высказывался относительно Курцвейла публично. В то же время в действиях компании прослеживается закономерность, отрицать которую невозможно. В 2008 году Google помогла Курцвейлу профинансировать Университет сингулярности – 10-недельную программу для выпускников университетов, проходившую в кампусе NASA в Кремниевой долине. Сам Курцвейл выступал в ней в качестве сооснователя, чтобы таким образом пропагандировать свои идеи. Google пожертвовала миллионы долларов, чтобы студенты могли участвовать в программе бесплатно. «Если бы я был студентом, то хотел бы находиться именно здесь», – говорил Пейдж. Компания позволила себе еще несколько причуд, определенно связанных с идеей технологической сингулярности. Например, она вложила значительные суммы в стартап Calico, намеревавшийся решить проблему смерти, не размениваясь на такие сравнительно тривиальные вещи, как рак. «Вот что показалось мне тогда поразительным, – говорит Пейдж в интервью журналу Time. – Если решить проблему рака, можно прибавить к средней продолжительности жизни примерно три года. Мы воспринимаем победу над раком как огромное достижение, способное изменить мир. Но по большому счету – да, много людей заболевает раком, и каждый раз это трагедия, и это все очень печально, но победа над ним даст нам не так много, как можно было бы подумать». Google, скорей всего, не достигнет ни одной из своих целей, и его «лунная программа» обернется простым фейерверком. Тем не менее эти проекты свидетельствуют о всемирной перспективе, взятой компанией, и об удивительно цельном наборе ценностей и убеждений.