Я везучий. Вспоминаю, улыбаюсь, немного грущу - Михаил Державин Страница 12

Валентин Никулин жил напротив нашего дома, мы были с ним хорошими друзьями. Мама на всякий случай нас очень «блюла» и устраивала так, чтобы мы поменьше отлучались. Поэтому вся жизнь у нас была дома — и танцы были в небольшой квартире нашей, на них ходили многие мальчишки и девчонки с нашей улицы, многие из которых потом стали «звездами».

Замечательное было время. И при всем своем одиночестве мама оставалась у нас в центре внимания. Она была очень красивая. Папины друзья как-то взяли ее на концерт Рашида Бейбутова (тогда как раз вышел фильм с его участием). И вот этот Рашид Бейбутов в маму влюбился. И даже сделал ей предложение! А мама, как девочка, зарделась и сказала: «Нет, нет, ни за что, никогда! Спасибо, Рашид!»

Потом начал у нас бывать такой Иван Михайлович Скобцов, певец Большого театра, народный артист. Когда-то они с папой вместе рыбачили. Тоже в маму без ума влюбился…

Но мама всех отшила. Всю жизнь, до самой своей смерти вспоминала только об отце. А ведь вышла она замуж за него в шестнадцать лет, ей тогда подделали паспорт, и даже папа об этом не знал. Она ему сказала, что ей уже восемнадцать. Вот как влюбилась! А своих родителей просто поставила перед фактом. «Папа, я влюбилась! — сказала она тогда дедушке нашему. — Не надо меня отговаривать. Это на всю жизнь». Так и получилось. И вся ее жизнь — в воспоминаниях о папе.

Преподаватели у нас были шикарные, хоть прежде мне казалось, что их всех я давно знаю как облупленных, теперь я с ними познакомился с совершенно новой для меня стороны. Оказывается, главным в этих людях было не застольное балагурство, а глубочайшее понимание природы театра, сценической драматургии, и в первую очередь, конечно же, актерской природы.

Вскоре мне стало интересно в Щукинском училище буквально все, в том числе постижение тайн мастерства самих преподавателей, их темперамент, любовь к драматургическому материалу, да и вообще к литературе, русской, зарубежной и советской.

После смерти папы мама осталась одна с тремя детьми на руках и вынуждена была искать надомную работу. Она стала заниматься при комбинате ВТО росписью платков в технике «батик», которые, кстати сказать, были очень востребованы как русские сувениры за рубежом. Это «домашнее производство» было довольно тяжелым, краски, которые использовались, были вредны для здоровья, но мы с сестренкой всегда, чем могли, маме помогали, и в школьные годы, и в те времена, когда я уже учился в театральном училище.

В студенчестве, чтобы заработать какие-то деньги, я иногда участвовал в ночных съемках на «Мосфильме», на киностудии Горького в эпизодах. Помню ночную работу над фильмами «Аттестат зрелости», где в главной роли блистал тогда Василий Лановой, в «Арене смелых», где виртуозно работал совсем юный Олег Табаков, а для меня это была всего лишь подработка.

Потом меня, студента, режиссер Юрий Егоров пригласил в свою картину «Они были первыми» на роль комсомольца Жени Горовского, молодого поэта-гимназиста, который после некоторых метаний перешел на сторону советской власти.

Так что почти весь второй курс мне пришлось провести на съемках в Ленинграде. Тогда пропуск учебы из-за съемок не приветствовался, но руководство училища пошло мне навстречу, зная о сложном материальном положении нашей семьи.

В фильме «Они были первыми» сложился великолепный актерский ансамбль, который за время съемок стал прекрасной дружеской компанией: Лиля Алешникова, Марк Наумович Бернес, Георгий Юматов, Михаил Ульянов — его я звал просто Мишей. С Бернесом было особенно интересно работать, ведь он снимался вместе с отцом в фильме Фридриха Эрмлера «Великий перелом», за который отец получил Сталинскую премию. Марк Наумович много рассказывал о том, как они работали.

Фильм «Они были первыми» имел огромный успех у зрителей, и большинство актеров, занятых в нем, стали вскоре звездами советского кино.

Как знать, может быть, именно благодаря этому фильму я был замечен, и затем, после училища, пошли роли в театре, капустники в Доме актера, развлекательные передачи «Добрый вечер», «С добрым утром!». Начальству я нравился — может, характер подходящий — жизнерадостный и легкий, может, потому, что в любом спектакле или на капустнике мог довольно грамотно и чисто в музыкальном отношении напеть любые песенки. В молодости меня называли Держик. Этакое доброе, безобидное и безотказное существо: не укусит, не заспорит, а всегда поможет и поддержит, если надо.

Итак, целый год я снимался, а потом возвратился в училище — уже на курс к Леониду Моисеевичу Шихматову. Меня практически сразу стали занимать в вахтанговских спектаклях. Я участвовал, например, в спектакле «Много шума из ничего», где играл маленькую роль стражника. Тем не менее для меня это уже был огромный опыт пребывания на настоящей сцене рядом с величайшими артистами — Симоновым, Астанговым, Плотниковым, Мансуровой.

В моей студенческой жизни был еще один очень любопытный опыт. В 1957 году в Москву приехал знаменитый театр «Берлинер ансамбль» Брехта. Тогда театром уже руководила его вдова, актриса Елена Вейгель. Они привезли несколько спектаклей, в том числе «Жизнь Галилея». Массовку набрали из студентов Щукинского училища. Нам раздали напечатанное по-русски содержание спектакля, по которому мы следили за тем, что происходит в каждой картине.

Надо сказать, мы очень ответственно готовились к своим выходам. Декорация была сделана из металла и покрыта медными щитами. Нам выдали ботинки, подклеенные войлоком, чтобы двигаться совершенно бесшумно. Все это было непривычно и увлекательно. Вахтанговская школа очень отличалась от жесткого, рационального брехтовского театра, поэтому и в смысле постижения каких-то новых граней творчества это был бесценный опыт. Так или иначе, мы очень старались, и когда закончились гастроли, второй режиссер похвалил и поблагодарил нас от имени театра. А потом нам домой позвонила мамина подруга и с восторгом начала делиться впечатлениями от спектакля. «Ты знаешь, — сказала она маме, — там был один немец — просто вылитый Мишка». Так что и доныне, когда мне хочется похвалиться, я этак небрежно говорю: «Я играл и в знаменитых зарубежных постановках. Например, в «Жизни Галилея» в «Берлинер ансамбль»…»

Катя Райкина

Так как после съемок в фильме «Они были первыми» я был вынужден вернуться в училище на тот же второй курс, с которого и улизнул «в кино», а мои прежние однокурсники уже учились на третьем, то я оказался среди новых товарищей, которые были, как правило, чуть младше. Увидел среди них очаровательную Катю Райкину и тут же влюбился. Именно так: сначала влюбился, потом познакомился.

…А поженились мы с Катей только года через два. «Проверив свои чувства», как нам тогда казалось. Ей было 19, мне 21…

Ее родители и брат Костя тогда еще не переехали из Ленинграда в Москву. У нас в квартире было тесновато, там жили мама с сестрами. Поэтому Райкины сняли нам комнатку в квартире своих знакомых, очень хороших людей. Там мы и устраивали свою семейную жизнь.

Примечательно, что с Катиным папой, необычайно знаменитым тогда юмористом, воистину великим артистом Аркадием Исааковичем Райкиным, я был знаком задолго до того, как стал его зятем. Он часто приезжал в наш дом на Арбате — к известному отоларингологу Виктору Канторовичу. Райкин много выступал, голос у него иногда срывался, поэтому была необходима помощь специалиста.