Кризис среднего возраста. Записки о выживании - Дэрил Шарп Страница 12

Тогда мне пришлось создавать внутренний теменос — сакральное пространство, которое принадлежит только мне. Оно возбуждает психику и повышает напряжение. Если вы ощутили, на сколько важным становится такой психологический контейнер, вы инстинктивно знаете, что можно из него выпустить, а что нельзя. Если вы совершаете ошибку, то становится почти явно слышно, как трещат стенки вашего теменоса.

Разумеется, у меня был свой аналитик. Эти отношения представляли собой другой тип теменоса — место, где боги могли свободно играть в атмосфере взаимного доверия и уважения. Аналитик наблюдал и отслеживал все, что со мной происходило; я полагался на него, осознавая содержание своих снов, считая его зеркалом, крайне необходимым, чтобы не сбиваться с пути, но при этом он совсем не был навязчивым. Я часто сравнивал его с акушером, помогающим принимать роды.

Он определял течение процесса, но иногда, когда мой собственный теменос становился более прочным, мне уже не нужно было ему рассказывать абсолютно все.

По существу, Норман не мог ничего удержать в себе, не рассказав об этом жене. Если ему это удавалось, у него появлялось чувство вины. Правда, у него была избирательная намять, но в целом он сообщал ей все, что приходило ему в голому. Их взаимная мистическая сопричастность была свидетельством его привязан ности к ней и потребности в одобрении. Ему хотелось быть для жены совершенно прозрачным — книгой, открытой для нее. Его связи с другими женщинами были важным исключением. Их он скрывал даже от себя самого.

Вместе с тем у его жены была тайна, которую она очень хотела скрыть от Нормана. Она имела любовника. Если бы Норман об этом узнал, наступил бы полный крах. Тогда неминуемо рухнул бы их карточный домик — созданный ими внешний образ своей семьи. (Она не догадывалась о том, что Норман уже знает про любовника. Он не мог ей сказать об этом, так как был умерен, что получит взбучку за то, что «рылся в ее вещах».)

Несколько лет жена Нормана стоически скрывала свою измену: не потому что ей было безразлично, а скорее, потому что у нее не было другого выбора. Она была так же прочно связана отноше ниями с Норманом, как и сам Норман. Жена потеряла бы слишком многое, если бы он не выдержал ее измены. И она была полностью уверена в том, что он не выдержит, узнав об ее измене. По этому она не могла допустить, чтобы он все узнал. Она не знала, что он уже не выдержал.

Жена Нормана соединяла в себе заботливую мать, действительно охраняющую покой своего сына-мужа, и ведьму, которая смотрела на него сквозь пальцы и делала все, что хотела, но при этом старалась сохранить все, что у нее было. Как и Норману, ей хотелось иметь свой кусок пирога и тоже им лакомиться. Откуда я знал, что происходит внутри у жены Нормана? Потому что я работал с ее сестрами: женами и подругами мужчин, похожих на Нормана. Частности всегда бывают разными, но психологический паттерн является одинаковым. Такие женщины таятся, чтобы защитить своих мужчин от боли, сопутствующей их личностному росту. Они живут мучительной, шизофренической жизнью, ходят по краю пропасти, пока не расстанутся со своей идентичностью с матерью.

Такова моя точка зрения, хотя я могу ошибаться.

По мнению Нормана, жена оказывала ему честь, позволяя заниматься с ней любовью. Он испытывал тревогу, ожидая, когда у нее появится желание. Норман был целиком и полностью во власти ее прихоти и капризов. Он просто хотел быть любимым, и для него это желание было равносильно влечению, точнее говоря, влечению к нему его жены. Когда она проявляла к нему безразличие, он не чувствовал, что его любят. Другие женщины могли его хотеть и не скрывали этого, но они отличались от жены, а потому их желание не нарушало его внутреннего равновесия. Он все равно не чувствовал себя любимым.

Он ничего не знал ни о страхах своей жены, ни о ее потребностях, ни о ее комплексах. Он не понимал, почему по ночам она плачет. Возможно, когда он в подвале курил травку, ее на мансарде мучили угрызения совести. Ничего подобного не приходило Норману в голову. Он тоже был одержим своими представлениями о том, что происходит с ней.

Безусловно, он ей сопереживал — ужасно мучительно жить с мужем и не иметь к нему сексуального влечения, но он связывал ее сексуальное равнодушие к нему со своими недостатками. Таково было влияние его материнского комплекса, точной метафорой которого служит образ кота в эпиграфе к этой главе; этот комплекс поставил ловушку так, чтобы не позволить человеку «изменить направление», то есть переориентировать свою сознательную установку.

Мне вспоминается замечание своего первого аналитика: «Наше сочувствие нас кастрирует».

Норману было не слишком удобно обсуждать со мной жену и их отношения. Он находил в этом предательство, словно зло употребил ее доверием. Они всегда были заодно. Их брак был его ядром, его теменосом. Как он мог справиться с конфликтом, если все больше осознавал, что у него возрастет потребность увеличить психологическую дистанцию от своей супруги?

Норман думал, что он знает, что хочет: любящую жену. Но фактически ему нужна была мать, безопасное пространство, в котором он ощущал бы себя дома. Нэнси попала и большую беду. С одной стороны, Норман был ее сыном-любовником, который был к ней привязан: эта ситуация ощущалась как инцест и накладыва ла запрет на ее сексуальное влечение к мужу С другой стороны, она действительно радовалась, находясь рядом с ним при его «возвращении домой». Возможно, именно поэтому ее на мансарде мучили угрызения совести — если, конечно, так было на самом деле.

А в-третьих, видимо, сама об этом не аная, она наслаждалась своей властью.

Я не был знаком с женой Нормана. Я знал о ней только с его слов. Я понимал, что многое из рассказанною им существует лишь у него в голове и не имеет к ней никакого отношения. Норман во обще не имел понятия о существовании такой разницы. И твердо знал, что не хочу с ней встречаться, ибо меня она интересовала только в восприятии Нормана, а не в реальности. Встреча с ней просто внесла бы лишнюю путаницу.

В этом заключается различие между индивидуальным анализом и работой с семейными парами.

На этом этапе у меня сложилось определенное мнение о си туации, в которой оказался Норман, и появились некие мысли о том, что ему делать дальше. Но, поделившись с ним моими мыслями, я сослужил бы ему плохую службу. Тогда я воздействовал бы на протекание его внутреннего процесса, и даже если по счастливой случайности я попал бы в точку, мои слова он все равно не был готов услышать.

Во всяком случае сновидение Нормана, которое он мне рассказал, словно запоздалую мысль, было более достоверным, чем мое мнение, и тем более мнение его жены. Оно сообщило нам о том, что действительно происходит с Норманом, а не то, что с ним происходило или должно было происходить, по моему мнению.

Начальный сон — первый сон, который человек рассказывает на аналитической сессии, — имеет особое значение, так как часто позволяет понять и скрытые причины, которые приводят человека на анализ, и суть психологических проблем, которые необходимо проработать. Эти проблемы могут раскрыться только непредвзятому взгляду; наверное, пройдет не один год, прежде чем прояснится символическое содержание сна в то время, когда он человеку приснился. Но сновидение всегда имеет нуминозный смысл, особое очарование и чувственное содержание, которое невозможно отрицать. Оно сохраняется для человека в качестве отправной точки, чтобы у него всегда оставалась возможность вернуться назад.