Между Ницше и Буддой: счастье, творчество и смысл жизни - Олег Цендровский Страница 11

Сати представляет собой глубокую вовлеченность и одновременное понимание переживаемого опыта, осознанную внимательность к нему. Ум в этом состоянии становится чище, жизни возвращаются те грани и объемы, которые не замечало суетное и замкнутое в себе сознание. Принцип пребывания в потоке является фундаментом не только буддистской практики, но так или иначе большинства учений классического Востока, как и все, о чем пойдет речь дальше. Мы обнаруживаем его в индуизме Упанишад, йогических школах, даосизме и даже стоящем здесь особняком конфуцианстве.

II. Освобождение от привязанностей и уничтожение желания

Но почему полнее присутствовать в настоящем столь сложно? Что постоянно выдергивает нас из потока? Эти вопросы получают ответ в первой и главной проповеди Будды, которую он прочитал в Оленьем парке близ Варанаси для своих первых пяти учеников. В ней сформулированы те самые Четыре благородные истины, составляющие фундамент буддизма: 1) существование есть страдание (духкха – более точным переводом, пожалуй, будет слово «неудовлетворенность»); 2) причина страдания есть желание (танха); 3) существует избавление от страдания, и это нирвана; 4) существует путь к нирване, и это Благородный Восьмеричный путь. Будда, наряду со многими другими мыслителями, справедливо опознает первопричину страдания в инстанции желания, так как оно образует верхнюю планку экзистенциального разрыва. Эта тема вскоре получает продолжение в третьей великой проповеди, названной «Огненной». «Монахи, – обратился Будда к собравшимся, – все пылает. <…> Пылает огнем жажды, огнем злобы, огнем заблуждения. Пылает огнем рождения, старения и смерти…»

Одним словом, есть три пламени, которые объяли человека: влечение и привязанность к одним вещам, отвращение и ненависть к другим, наконец, наше неведение. Они не просто создают, но искусственно раздувают и поддерживают различие между тем, что мы имеем, и тем, что хотим, вырабатывая громадные объёмы страдания. Потушить этот огонь, освободиться от привязанностей и отторжения, рассеять желание означает нанести по нему сокрушительный удар. Нирвана как онтологический идеал буддизма, которого может достичь просветленный, дословно и означает «угасание», «затухание». Путь к счастью на Востоке пролегает именно через «угасание» алчного желания, которое препятствует естественному проявлению заложенного в моменте счастья. Для этого индивид должен преодолеть неведение в отношении природы самого себя и объектов влечения, осознать их пустотность и искаженность того образа, в котором они предстают сознанию.

Западной культуре, как мы увидим в следующей главе, такой ход мысли чужд. Одним из редчайших исключений является Эпикур и лишь с оговорками философы-стоики. В «Письме к Менекею» Эпикур вплотную подобрался к центральной восточной идее счастья через «гашение» желания:

«Когда мы говорим, что удовольствие есть конечная цель, то мы разумеем не удовольствия распутников и не удовольствия, заключающиеся в чувственном наслаждении, как думают некоторые, не знающие, или не соглашающиеся, или неправильно понимающие, но мы разумеем свободу от телесных страданий и от душевных тревог. Нет, не попойки и кутежи непрерывные, не наслаждения мальчиками и женщинами, не наслаждения рыбою и всеми прочими яствами, которые доставляет роскошный стол, рождают приятную жизнь, но трезвое рассуждение, исследующее причины всякого выбора и избегания и изгоняющее лживые мнения, которые производят в душе величайшее смятение. Начало всего этого и величайшее благо есть благоразумие. Поэтому благоразумие дороже даже философии. От благоразумия произошли все остальные добродетели; оно учит, что нельзя жить приятно, не живя разумно, нравственно и справедливо, и наоборот, нельзя жить разумно, нравственно и справедливо, не живя приятно».

III. Десубъективация: растворение в потоке

Познавая свой настоящий миг, человек поднимает и удерживает нижнюю планку экзистенциального разрыва. Одолевая желание, он обрушивает вниз верхнюю, смыкая дистанцию еще больше. Но у механизма есть еще третий и ключевой элемент – само наше эгоистическое «Я», по отношению к которому производятся все эти манипуляции. Если бы нам удалось стереть или пусть даже размыть субъект как точку отсчета, осознать условность и иллюзорность его отдельного существования, потери и приобретения перестали бы вызывать сколь-нибудь значительный отклик. Если нет того, кто теряет и приобретает, если субъект слит и сопряжен с объектом, страдание совершенно теряет опору под ногами.

Самую яркую и древнюю формулировку принципа десубъективации мы находим в Упанишадах – важнейшем источнике индуистской философии. Она гласит: «Ты есть То», «Атман есть Брахман», то есть твое вечное начало тождественно Абсолюту, всему миру, как капля тождественна океану, есть его часть и выражение. Увидев себя проявлением Абсолюта, таким же в своей сущности, что и всякое иное явление мира, носителем всеобщей неделимой природы, человек осознает, что не может ни преуспеть, ни потерпеть поражения.

На самом глубинном уровне постижения ни то, ни другое невозможно, ибо нет никаких различных сторон. Есть только ворочающийся и играющий сам в себя мир, который не может ничего приобрести или потерять, ибо уже представляет собой все. Человек также понимает, что и смерть его условна, ибо он никогда не рождался, но пребывал и пребудет, как та самая капля, проходящая бесчисленное множество форм и трансформаций. Следствием десубъективации является широко распространенный на Востоке принцип непричинения вреда – «ахимса», основанный на вере в глубинное родство всех живых существ, на вере в то, что ты и другой есть одно.

Страдание, как и ощущение раздробленности мира на сущностно противоположные части, весь субъект-объектный антагонизм представляют собой оптические эффекты, искажения восприятия или их следствия. Если прибегнуть к классической индийской аллегории, это ситуация, когда человек увидел змею в лежащей на земле веревке. Различие лишь в том, что мы видим змею на месте веревки постоянно, более того, мы запрограммированы видеть ее, однако в наших силах постепенно изменить эту программу.

Представленная мысль имеет много вариаций и в разных формах пронизывает всю восточную традицию. В буддизме Махаяны, самом распространенном его направлении, она выражена в концепции тождества сансары и нирваны. Согласно ей, каждое живое существо обладает природой Будды и уже пребывает в нирване, уже является спасенным и совершенным. Сансара же (дословно значащая «блуждание по кругу», сама отделенность индивидов и бесконечный круговорот страдания) трактуется как змея из примера выше – порождение заблуждения. Нужно только сбросить с глаз пелену, осознать пустотность змеи – и нирвана станет полной.

Буддизм идет в деле ниспровержения субъекта даже еще дальше и провозглашает, что человеческое «Я» вообще не существует в его обычном понимании, ибо мы есть не субстанция, но процесс из постоянно меняющихся элементов без неизменной основы, что будет подробно рассмотрено далее. Осознавая это и практикуя растворение в потоке, человек не только окончательно выбивает у страдания почву из-под ног, но обретает ощущение высшей осмысленности и благостного единения со всем.

Ограничения восточного подхода