Стойкость. Мой год в космосе - Скотт Келли Страница 10

Бывало, мать из страха перед отцом убегала с нами из дома. Мы бежали несколько миль до дома бабушки и дедушки, барабанили в дверь и, разбудив их среди ночи, просили нас приютить. В итоге мы всегда возвращались домой на следующий день. Помню эти утра: мы приближаемся к дому с чувством, что все, возможно, было дурным сном, но видим осколки разбитых вещей на полу. Иногда мы с братом принимались чинить их – тарелки, мебель, безделушки – в надежде, что, склеив разбитое, сумеем каким-то образом справиться с самой проблемой. Пустые надежды!

Подростком я пытался положить конец насилию между родителями. Я никогда воочию не видел, как отец бьет мать, но иногда замечал у нее синяки. Однажды ночью в разгар очередной ссоры я вошел в гостиную и увидел пьяного отца, сующего ствол себе в рот и грозящего покончить с собой. Брат тоже прибежал, и мы вдвоем уговорили его положить пушку. Удивительно, что он пережил те годы.

Иногда я думаю, что мой отец, не пойди он в полицейские, стал бы преступником. Он любил рассказывать, как он, еще молодой коп, приехал глубокой ночью на ложное срабатывание сигнализации в магазин автопокрышек. Более опытный напарник открыл багажник полицейской машины, достал запаску и разбил ею окно магазина. Они заполнили машину новыми покрышками, доехали до дома напарника, где вывалили добычу на газон, и вернулись за следующей партией. Позвонили сослуживцам, занятым на дежурстве, чтобы и те могли помародерствовать, и, наконец, вызвали владельца: «Ваш магазин ограбили».

Несмотря на поведение отца, ребенком я уважал и даже, можно сказать, боготворил его. Какими бы плохими ни были иногда ваши родители, других не будет. Трезвым мой отец был импозантным и обаятельным, а мне казался кем-то вроде детектива из телесериала – выдающейся личностью, грозой плохих парней и защитником справедливости. В те времена я не понимал, что он обычный работяга, который тянет лямку всю неделю, чтобы заработать на выходные, и весь год, чтобы выслужить пенсию. Бывают люди, которые нуждаются в конфликтах, жаждут их и создают, где бы ни появились. Я слышал, что дети конфликтных людей растут в стремлении обрести эмоциональный контроль, отсутствовавший у родителей, и даже что у драчунов вырастают миротворцы.

Мои родители несколько раз покупали лодки, всегда в плачевном состоянии. Мы уходили на них в Атлантический океан, далеко за горизонт, в любую погоду, иногда в непроглядный туман, не имея никаких навигационных приборов, кроме компаса, и без исправного радио. Мы рыбачили весь день, а когда понимали, что пора возвращаться, держались за зафрахтованными рыбацкими лодками, идущими назад в бухту. Если мы теряли их из виду из-за того, что они двигались несравнимо быстрее, то устремлялись на запад и шли вверх или вниз вдоль побережья в поисках знакомой приметы. Часто изношенный мотор ломался, и мы дрейфовали, пока не удавалось остановить другую лодку, с радиостанцией, и связаться с Береговой службой, чтобы нас взяли на буксир. Случалось набирать воды с риском утонуть. Всякий раз мы возвращались домой, поздравляя друг друга со спасением и мечтая пуститься в море при первой возможности. У нас и мысли не возникало отказаться от этого риска, потому что мы всегда выходили сухими из воды и приобретали опыт.

Когда мне было около 11 лет, мать решила стать полицейским. Пока мы были маленькими, она временами подрабатывала поварихой или нянькой, потом пошла в секретарши, но эта работа приносила слишком мало удовлетворения и денег. Теперь ей захотелось сделать карьеру. Местное отделение полиции, как и многие учреждения в 1970-е, объявило о вступительных экзаменах для женщин. Многим полицейским-мужчинам не понравилась бы мысль, что и жена может стать сотрудником полиции, но не моему отцу. К его чести, он поддержал маму.

Подготовка к экзамену для поступающих на государственную службу требовала времени и усилий. Сдав экзамен, мать должна была пройти тест на физическое соответствие. Нормативы были те же, что и у мужчин, – огромная трудность для миниатюрной женщины. Отец устроил полосу препятствий на заднем дворе, где она каждый день тренировалась: бегала вокруг врытых в землю конусов с нагрузкой в виде ящика для инструментов, набитого утяжелителями, таскала меня через двор (вместо манекена, которого придется тащить на настоящем экзамене).

Самым сложным препятствием была стенка 2,3 м высотой. Зная об этом, отец соорудил тренировочную стену немного выше. Сначала матери не удавалось даже коснуться ее верха. Прошло много времени, прежде чем она смогла, подпрыгнув, за него ухватиться. Постепенно она научилась подтягиваться, перебрасывать через стену ноги и, отрабатывая этот прием на ежедневных тренировках, стала брать стену с первой попытки. В день экзамена она справилась со стеной лучше большинства мужчин. Она стала одной из немногих женщин, сдавших тест, что произвело на нас с Марком огромное впечатление: мать поставила себе цель, казавшуюся недостижимой, и добилась ее благодаря собственной решимости и поддержке близких. Я до сих пор не нашел для себя цели, к которой стремился бы с такой же страстью, но, по крайней мере, знаю, что это такое.

Мои воспоминания о школе сводятся к тому, что я сидел в классе, словно в ловушке, одуревший от скуки, и думал только о том, как выбраться. Практически все 12 классов я игнорировал учителей и грезил наяву. Я не представлял, кем хочу стать, знал только, что это будет нечто исключительное и уж точно не имеющее ничего общего с историей, английским языком или алгеброй. Ни на одном предмете я не мог сосредоточиться. В семь лет я читал намного хуже, чем положено, и родители попросили бабушку с материнской стороны, коррекционного педагога, подтянуть меня. Позанимавшись со мной несколько дней, она сдалась и объявила меня безнадежным.

Сейчас такому ребенку наверняка поставили бы диагноз «синдром дефицита внимания и гиперактивность». В те времена я был просто плохим учеником. Я научился худо-бедно выезжать на врожденной смекалке, хотя никогда не делал уроков. Брат вспоминает день в старших классах, когда отец объявил, что устроит нас в профсоюз сварщиков, когда мы вырастем. Рабочая профессия для нас самое лучшее, раз мы так плохо учимся. Марк усвоил, что если он хочет от жизни чего-то более увлекательного или прибыльного, чем сварка, то нужно улучшить оценки, и с того самого дня буквально впрягся в учебу. Я не помню этого разговора – видимо, прослушал его, глазея в окно на белку.

Директор школы Джерри Тарнофф уговаривал меня не бросать курс тригонометрии: я же способный парень, нужно только сосредоточиться. Невыполнимая задача – сосредоточиться на этом предмете, да и на всех остальных! Его слова были для меня пустым звуком. Я бросил тригонометрию. Всякий раз после этого, замечая его в коридорах школы, я старался не попадаться ему на глаза. Я сам удивился, как стыжусь, что не оправдал его ожиданий. Сам директор не поставил на мне крест. Спустя годы он приезжал на оба мои старта на шаттле. Думаю, для него было важно, что оправдалась его вера хотя бы в одного ученика.

Единственное, чем я сумел увлечься и в чем преуспел, – работа на скорой помощи. Марк тоже трудился в местной волонтерской скорой. Со временем отец, выкрутив кому-то руки (надеюсь, в переносном смысле), пристроил нас на оплачиваемую работу на скорой помощи в соседнем Ориндже, городе с более суровыми нравами, чем Уэст-Ориндж. Мы получили возможность познакомиться с новыми видами состояний, требующих экстренной помощи, и кое-чему научиться. Лето сразу после школы я проработал медтехником в Джерси-Сити, что было равносильно переходу из новичков сразу в высшую лигу. Я нашел дело, которое считал важным и которое хорошо мне давалось. Я решил стать врачом и не сомневался, что буду хорошим доктором, если выдержу десять лет обучения.