Текстообработка (исполнено Брайеном О'Ноланом, А. А. и К. К.) - Кирилл Корбин Страница 10

«КОНСТРУКЦИЯ», «РОВ», «АРМИЯ», «НУЖНИК». История «селбианской гармошки» еще ждет своего исследователя, хотя основные факты хорошо известны уже сейчас. Движение физкультурников, получившее это странное музыкальное название, зародилось вокруг одной из авангардных архитектурных студий, которые возникли сразу после начала упадка Баухауза. Сначала и речи не было о том, что в проектируемых зданиях могут быть использованы человеческие тела – термин body использовался исключительно метафорически, обозначая некоторый объем, который следует заполнить строительным материалом. Оттого первым названием нового течения архитектурной мысли было странное слово bodyism. Однако уже через несколько месяцев стало ясно: одними условными единицами и формальными обозначениями не отделаться. Ведь речь шла о том, чтобы воплотить идею некоего полусумасшедшего философа, который – будучи движим странной прихотью – предлагал строить дома двух видов: со стенами, но без крыши, и с крышей, но без стен. Любое завершенное строение, имеющее квадратную, прямоугольную, овальную, коническую, любую другую замкнутую форму, вызывало его живейшее отвращение; руководитель архитектурной студии Ван Хойтен объяснял это «разорванностью сознания европейца, пережившего Великую Войну». Архитектору было невдомек, что наш философ не только не участвовал в Великой Войне, она его просто не интересовала, ни в малейшей степени…

Так или иначе, сотрудники студии приступили к выбору проекта. Проектировать и строить разом и бескрышный, и бесстенный дома представлялось неразумным – из-за ограниченности ресурсов, да и по идейным соображениям. Дом, лишенный крыши, представлялся нашим авангардистам существующим «согласно вертикальной парадигме»: возможность в любой момент лицезреть небо, хотя бы кусочек его, явно намекала на религиозную составляющую всего проекта. Ничто не было столь враждебно авангардистам-архитекторам, как постыдный клерикализм и, не побоюсь этого слова, кантианство («вот мой категорический императив!»). В доме, лишенном стен, экспериментаторы углядели возможность построения «горизонтальных связей», что, несомненно, несло в себе заряд здорового социального сотрудничества и освобождающей децентрализации. Если у строения нет постоянных стен, значит, они могут быть поставлены где угодно, вобрав в себя разные социальные и тендерные группы, вне зависимости от их богатства и отношения к средствам производства. Таким образом, преодолевалась не только социальная пропасть; под вопрос ставился и принцип «классовой борьбы», который проповедовали туповатые марксисты. В общем, авангардисты единодушно проголосовали за второй вариант и принялись за его реализацию.

Тут же возникли сложности. Построить каркас строения и покрыть его надежной крышей не составляло большого труда, но вот со стенами все оказалось совсем по-иному. «Какими такими стенами? – воскликнет нетерпеливый читатель, – Стен же быть не должно!». Отнюдь. Автор идеи предполагал одну постоянную стену с наветренной стороны и временные брезентовые заслоны – со всех остальных. Но такие вещи возможны только в тех местностях, где мы точно знаем, откуда всегда дует ветер. Наша архитектурная студия располагалась в совсем ином месте – ветер дул, как хотел и откуда хотел, частенько его вообще не было. Где же тогда ставить постоянную стену? В ответ на этот далеко не гипотетический вопрос были высказаны два мнения. Приверженцы первого считали, что надо возводить кирпичную стенку в любом месте, где заблагорассудится. Их аргументы были таковы: мы все равно не угадаем с направлением ветра, дуть может и с юга, и с севера, и с востока, и с запада – не говоря уже о юго-западе и юго-востоке, северо-востоке и северо-западе. С точки зрения теории вероятности, шансов у произвольно поставленной стенки примерно столько же, как у нее же, расположенной на другой стороне. Если наше строение – четырехугольник (а оно именно таково), то примерно 25 процентов всего времени обитатели нашего будущего дома будут ограждены от ветра.

Эту точку зрения тут же обозвали «четвертной» и противопоставили ей другую. Противники «четвертников» высказали крамольную идею: надо сложить из кирпича стенку, но сделать ее мобильной. С их точки зрения, следовало водрузить стенку на специальную платформу на колесах, которая будет ездить вокруг здания по специальным рельсам, положенным по периметру. «Вместо 25 процентов мы получим все 100!» – восклицали те, кто вошел потом в историю архитектуры под названием «мобиляры», и добавляли: «Зачем нам четверть, нам надо все!». Подобно любому другому революционному движению, раскол произошел между умеренными постепеновцами, готовыми сосредоточиться на достижении частных целей, и истинными радикалами, якобинцами, большевиками. Сначала, как всегда бывает в истории, преуспели первые – но только с тем, чтобы уступить свои позиции вторым; Временное правительство сменилось Совнаркомом.

Итак, «четвертинки» поставили стенку с южной стороны строения. Почему именно с южной? Ответить на этот вопрос проще простого – кинули жребий, оказалось, что север, запад и проч. просто проиграли. В сущности, какая разница, не так ли? В общем, новый дом выглядел просто замечательно: прекрасная сверкающая двускатная крыша с водостоками и трубой, из которой вился даже уютненький, какой-то реакционный дымок, и новехонький каркас – балки, опоры, одна стена из красного кирпича. Для чистоты эксперимента в доме поселили нескольких нанятых специально отставных унтер-офицеров; они должны были символизировать «старый мир», который прекрасно поддается переделке в новых революционных условиях. Социальный дизайн сопровождает архитектурный. Однако уже на вторую неделю начались неприятности, собственно, одна неприятность – ветер никогда не дул с юга. Он шарашил с севера, завывал с запада, неистовствовал с востока, подленько набрасывался со всех остальных сторон, но никогда – с той стороны, на страже которой стояла стена. Бравые усатые унтера поначалу крепились: прихлебывали чай из чудовищно неудобных модернистских кружек, подаренных архитекторами, нещадно дымили крепчайшими сигаретами, потом перешли на водку и ром, но, в конце концов, сдались и поставили палатку прямо внутри своего строения. На все увещевания «четвертников», что, мол, мы так не договаривались, экспериментируемые отвечали отборными ругательствами, пока, наконец, не выползли из своего убежища и не поколотили кураторов. После чего отставные военные спокойно свернули палатку, сложили вещи и, подобрав за собой весь мусор, скопившийся за три недели жизни в шедевре авангардизма, бодрым шагом отправились в близлежащий город. Избитые постепеновцы были тут же свергнуты «мобилярами» и отправлены в специально созданную для них «бригаду реализации революционных замыслов». За все это время ветер с юга так и не подул – вопреки наблюдениям местных метеорологов за последние сто лет.

«Мобиляры» бодро взялись за дело. Используя труд «бригады по реализации революционных замыслов», они обнесли прямоугольник дома чуть большим прямоугольником рельсовой дороги. Стена была выкопана (впрочем, не без разрушений) и поставлена на специальную тележку, которая приводилась в движение сложной системой тросов, протянутых от моторчика, установленного в середине дома. Оставшихся в строю «четвертников» (некоторые получили разной тяжести травмы при выполнении вышеперечисленных работ) поселили в строении, а их идейного руководителя (и некогда главу студии) Ван Хойтена посадили командовать пультом управления передвижной стеной. Наконец, после краткой вступительной речи и звучного исполнения гимна «Небесный Авангард», эксперимент начался. Как только Ван Хойтен получил информацию о том, что с юга что-то начало поддувать, были нажаты все необходимые кнопки и приведены в движение нужные рычаги. Тросы заскрипели, тележка словно нехотя двинулась с места, быстрее, быстрее, казалось, еще миг – и обитатели строения окажутся надежно защищены от холода… Увы, достигнув угла, тележка встала. Она оказалась ограничена в своих маневрах – от одного угла прямоугольника до соседнего; чтобы защитить другую сторону, стену нужно было осторожно сгрузить с платформы, затем на руках перенести последнюю на перпендикулярную линию рельсов, затем вернуть на место стену – и так далее. Когда выяснилась ошибка в расчетах, «мобиляры» не особенно расстроились: авангард и революция не чураются мускульных усилий, обитателей дома вполне хватит на столь простую – даже своего рода полезную – работу. Однако они ошибались. При выгрузке тяжелая каменная стена несколько раз опрокидывалась, убив двух подающих надежды архитекторов и серьезно поранив еще трех. Переставляемая платформа отдавила ноги еще нескольким. Но главная беда была совсем в ином – люди не играли здесь большой роли, ведь в запасе всегда был десяток-другой постепеновцев, ждавших своей очереди поучаствовать в великом эксперименте. Нет, весь ужас заключался в том, что они не успевали. Пока юные архитекторы, подвывая от бессильной злобы и отвращения, сгружали уже изрядно поврежденную стену, ставили ее на землю, пока они на руках перетаскивали тележку на другие рельсы, проклятый ветер менял направление и все приходилось начинать сначала. Начальствующие «мобиляры» проклинали медлительность «четвертников», обрушивались на них с бранью, оскорблениями, угрозами, получая в ответ то же самое. Каждый день эксперимента заканчивался драками, количество жертв которых сопоставимо с числом пострадавших от стены и тележки. Наконец, все кончилось – силы у постепеновцев, терпение у радикалов. Последняя схватка произошла как раз у пульта управления мобильной стеной, который, несмотря на все сложности переходного периода, не покидал Ван Хойтен. Он все так же тихо сидел в своем огромном уютном кресле, в толстенном аранском свитере, пальцы играют кнопками управления, иногда перебегая с них на рычаги, у ног его душат друг друга соратники и бывшие подчиненные, слышны крики, стоны, а он спокоен, как и погода в тот знаменательный день – ни ветерка.