Симулякры и симуляция - Жан Бодрийяр Страница 10

Все последующие президенты платили и продолжают платить за убийство Кеннеди, так, будто это они заказали его, что соответствует истине если не в фактическом, то фантазматическом плане. Они должны искупить этот грех и это соучастие через своё симулированное убийство. Ведь последнее теперь только и может быть лишь симулированным. Президенты Джонсон и Форд оба были объектами неудачных покушений, которые если и не были инсценированы, то, по крайней мере, совершались на основе симуляции. Кеннеди погибли, потому что ещё воплощали нечто: политическую власть, политическую субстанцию, — тогда как все последующие президенты были лишь их карикатурой, марионеточными персонажами; любопытно, что все они (Джонсон, Никсон, Форд) имели обезьяньи черты — обезьяны власти ^{47}.

Смерть никогда не является абсолютным критерием, но в этом случае она показательна: эпоха Джеймса Дина, Мэрилин Монро и Кеннеди, тех, кто реально умирали, потому что имели мифическое измерение, которое предполагает смерть (не из романтических побуждений, а как фундаментальный принцип реверсии и обмена), — эта эпоха давно закончилась. Настала эпоха убийств на основе симуляции, всеобъемлющей эстетики симуляции, убийства-алиби — аллегорического воскрешения смерти, которая нужна лишь для того, чтобы санкционировать институт власти, не имеющей без этого ни субстанции, ни автономной реальности.

Эти инсценировки покушений на президентов показательны, ибо сигнализируют о статусе любой отрицательной позиции на Западе: политической оппозиции левых, критического дискурса и т. д. — всё это контрастный симулякр, при помощи которого власть пытается разорвать порочный круг своего небытия, своей фундаментальной безответственности, своей «флотации» ^{48}. Власть «плавает», подобно курсу валют, языковой стилистике, подобно теориям. Только критика и отрицательная позиция ещё порождают призрак реальности власти. И если по той или иной причине они истощат свои силы, власти не останется ничего другого, как только искусственно их воскресить, галлюцинировать.

Так смертные казни в Испании служат ещё и стимулом для либеральной западной демократии, для агонизирующей системы демократических ценностей. Свежая кровь, но насколько её ещё хватит? Деградация всех видов власти неудержимо прогрессирует, и не столько «революционные силы» ускоряют этот процесс (скорее наоборот), сколько сама система подвергает свои собственные структуры насилию, сводит на нет любую субстанцию, любую целесообразность. Не следует сопротивляться этому процессу, пытаясь противостоять системе и разрушать её, потому что она, агонизируя от упразднения своей смерти, только этого от нас и ждёт: что мы возвратим ей смерть, что мы воскресим её через отрицание. Конец революционной практики, конец диалектики.

Любопытно, что Никсон, которого даже не посчитали достойным умереть от руки хоть какого-нибудь ничтожного случайного психа (и пусть, что, возможно, верно, президентов всегда убивают психи, это ничего не меняет: страстное желание левых выявлять в этом заговор правых создаёт лишь ложную проблему — функцию умерщвления или провозглашения пророчества и т. д. против власти ещё со времён первобытных обществ всегда осуществляли скудоумные, сумасшедшие или невротики, которые, тем не менее, выполняют социальную функцию столь же фундаментальную, как и любой президент), всё же был ритуально казнён Уотергейтом. Уотергейт — это всё ещё способ ритуального убийства власти (американский институт президентства намного интереснее в этом плане, чем европейские: он впитал в себя всё насилие и превратности первобытного права, дикарских ритуалов). Но вот импичмент уже не является убийством: он осуществляется по Конституции. Никсон всё-таки достиг того, о чём мечтает всякая власть: восприниматься достаточно серьёзно, представлять для некой группы достаточную смертельную опасность, чтобы однажды быть смещённым, изобличённым и устранённым. Форд уже не получает такого шанса: симулякр уже мёртвой власти, он может лишь накапливать против себя знаки реверсии через убийство, от которого он был фактически иммунизирован своим бессилием, которое выводило его из себя.

В отличие от первоначального ритуала, который предусматривает официальную и жертвенную смерть короля (король или вождь — ничто без обещания своей жертвы), современная политическая имажинерия движется всё дальше в направлении к тому, чтобы отсрочивать, как можно дольше скрывать смерть главы государства. Эта одержимость усилилась в эпоху революций и харизматических лидеров: Гитлер, Франко, Мао, не имея «законных» наследников для передачи власти, вынуждены были на неопределённое время пережить самих себя — народное мифотворчество не желает признавать их мёртвыми. Так уже было с фараонами, которые, сменяя друг друга, воплощали всегда одну и ту же личность.

Всё происходит так, будто Мао или Франко уже умирали много раз, а на смену им приходили их двойники. С политической точки зрения абсолютно ничего не меняется от того, что глава государства остаётся тем же самым или сменяется другим, если они подобны друг другу. В любом случае уже длительное время любой глава государства — безразлично кто именно — есть лишь симулякр самого себя, и это единственное, что наделяет его властью и правом повелевать. Никто не окажет ни наименьшего одобрения, ни наименьшей почтительности реальному человеку. Преданность направлена на его двойника, так как сам он изначально уже мёртв. Этот миф выражает лишь устойчивую потребность и вместе с тем вводит в заблуждение относительно жертвенной смерти короля.

Мы всё ещё находимся в одной лодке: ни одно общество не знает, как правильно распрощаться с реальным, властью, самим социальным, которое также исчезает. И именно через искусственное оживление всего этого мы пытаемся избежать траурной церемонии. Это может в конечном итоге даже вылиться в социализм. Вследствие непредвиденного поворота событий и иронии, которая больше не является иронией истории, именно из смерти социального и возникнет социализм, как из смерти Бога возникают религии. Извращённое пришествие, искажённое событие, реверсия, которая не поддаётся рациональной логике.

Фактически власть существует сегодня лишь для того, чтобы скрыть, что её больше нет. Эта симуляция может продолжаться бесконечно, потому что в отличие от «истинной» власти, которая является или являлась определённой структурой, стратегией, балансом сил, определённой целью, сегодняшняя власть — лишь объект общественного спроса, и, как объект закона спроса и предложения, она уже не является субъектом насилия и смерти. Полностью лишённая политического измерения, она зависит, как любой другой товар, от производства и массового потребления. Не осталось даже проблеска власти, осталась одна только фикция политического универсума.

То же самое происходит и с трудом. Искра производства, неистовство его устремлений исчезли. Всё по-прежнему производится, и во всё больших и больших объёмах, но незаметно труд стал чем-то иным: потребностью (как это в идеале представлял Маркс, но потребностью в другом смысле), объектом общественного «спроса», подобно досугу, которому труд эквивалентен в общем распорядке повседневности. Спросом, прямо пропорциональным потере цели в трудовом процессе. ^[6] Тот же неожиданный поворот, что и в случае с властью: сценарий труда существует для того, чтобы скрыть, что реальный труд, реальное производство исчезли. Так же как и реальная забастовка, которая больше не является остановкой работы, но её альтернативным полюсом в ритуальном скандировании социальных отчётов. Всё происходит так, как если бы после объявления забастовки каждый «занял» своё рабочее место и возобновил, как это положено в «самоуправляемых» профессиях, производство точно на тех же условиях, что и раньше, решительно заявляя, что он находится (и виртуально находясь) в состоянии перманентной забастовки.