Тайна монеты Каракаллы - Сергей Карпущенко Страница 9

— Противно ему! — усмехнулся Ленька. — А как же не торговаться? Я же сразу понял, что этот мешок с трухой готов выложить больше, монета ему нужна, только жаба его душит. Кто же из нас прав? Ты или я? Конечно я! Монету эту я, можно сказать, из дерьма вытащил, мне она не нужна, а кому-то пригодится. Зато двести баксов на фуфле заработал! Сотню, ту, что в деревянных, можно на голяк всякий потратить, а другую сотню я в банк положу. Я ж «Харлей-Дэвидсон» ^[7] купить собрался — коплю! А что до улик, то монета — никакая не улика. Вот если бы на ней пальчики душителя остались, да на твоей шее тоже его пальчики, тогда, сличив их, можно было бы пойманного душителя уличить. А то ведь и отпечатков нигде нет, и подозреваемого тоже нет. На кой хрен эта монета? Нет, она нам послужит по-другому. Вот, например, в эту кафешку сейчас завернем, чтобы шамовки какой-нибудь съесть. Слушай, а бухнуть чего-нибудь не хочешь? Угощаю!

— А пошел ты со своим бухалом! — огрызнулся Володя, но в подвал, где находилось кафе, все-таки спустился. Оно располагалось метрах в ста пятидесяти от здания концертного зала, в запасе был еще целый час. К тому же Володя считал, хоть и стыдно ему было признаваться в этом, что по совести он имеет право на некоторую часть тех денег, что лежали сейчас в кармане Кошмарика. В кафе вкусно пахло, и отказываться от ужина Володя не собирался.

Скоро перед ними красовались блюда с дорогой едой, и мальчики принялись уписывать деликатесы, запивая их пивом.

— Да, друган, — жевал Кошмарик — он ощущал себя хозяином положения, — что ни говори, а это будет покруче котлет твоей мамаши, слепленных из птичьего фарша.

— Ну ты и гад! — со злостью сказал Володя. — Жрал на даче за обе щеки и не отказывался!

— А чего отказываться, раз другого ничего нет. Но я это не в обиду твоей мамочке хочу сказать — знаю, она человек ученый, значит, нищий. Батя твой тоже хоть и на заводе горбатится, но ведь и там только на хлеб с постным маслом заработаешь…

— Слушай, ты это все зачем говоришь? — вконец разозлился Володя. — Разве они виноваты в том, что так мало получают?

Кошмарик был искренне изумлен:

— А кто же? Только они одни, раз согласны за такие маленькие бабки вкалывать. Но я не об этом… Я все думаю: а ведь псих этот, душитель твой, он ведь, похоже, мужик крутой…

— В каком смысле?

— В смысле наличия в лопатнике бабок. Подумай, носит себе в кармане старинную монету, цена которой не меньше тонны баксов. А представь, что из этого дурацкого кармана только одна Каркала выкатилась, а было их там десять, двадцать?

Володя насмешливо сморщился:

— Во-первых, запомни — не Каркала, а Каракалла. Во-вторых, почему меня, собственно, это должно волновать? Я хочу, чтобы этот кретин был пойман, а ты чего хочешь?

Кошмарик немного стушевался. Он и сам пока не слишком понимал, чего хочет от всей этой истории. Главное, он осознал, что предполагаемый душитель детей (или душитель одного Володи) человек очень состоятельный. Володя же, жуя отлично отбитый и прожаренный лангет, с увлечением говорил:

— Ты, конечно, жадный болван, но я тебе очень благодарен за то, что ты пришел сегодня к этому барыге-оценщику. Я не уверен, выпала ли монета Каракаллы именно из кармана маньяка и что человек, схвативший меня за горло, не шутил, не пугал, а на самом деле хотел меня убить. Но я почти уверен, что тот, у кого была монета в кармане, непременно знал се ценность!

Кошмарик скептически покачал головой:

— Вот тут, друган, я с тобой полностью согласиться не могу. Вот я, к примеру, тоже носил эту монету в своем грязном носовом платке, не: шая, что она тысячу баксов стоит. Если б знал, то обязательно бы в носок положил или зашил бы ее куда-нибудь под подкладку косухи, чтобы не потерять. А потерял бы ее до визита к этому спекулю, так какой-нибудь умник, вроде тебя или твоей мамаши, найдя монету, сказал бы, что знает о ее ценности! А я дырку в ней прокрутить хотел и носить на шее как подвеску.

Володя согласился с тем, что доводы Кошмарика довольно весомы, и они больше не говорили ни о монетах, ни о Каракалле, ни о душителе. Они хоть и сидели в подвальчике, находящемся ниже уровня тротуара, но из окна им открывался вид на площадь перед концертным залом, и сквозь ноги проходящих мимо людей ребята видели толпы зрителей и поклонников суперрок-группы Питера «Алиса». Им, сытым и довольным, хотелось лишь одного — поскорее пройти в зал, найти свои места и ждать того, как… ну, все это они уже не раз представляли в своем воображении.

Пока пересекали площадь, по которой, кроме лохматисто-алисомански одетых поклонников группы, прохаживались стражи порядка с дубинками, к ним не раз бросались молодые парни и девчонки, не прося, а просто требуя продать лишний тикет, но гордый Кошмарик, не останавливаясь, отвечал:

— Друганы, к Косте Кинчеву ^[8] обращайтесь! Он мне сам пару тикетов по старой дружбе продал!

Наконец они пробились сквозь толпу молодежи, одетой так, как требовал этикет — балахоны, банданы поверх голов или повязанные на руках, куртки-косухи, серьги и браслеты, значки и всякие висюльки с символикой любимой группы. Все — возбужденные от предвкушения встречи с кумирами, говорили голосами подчеркнуто резкими, вызывающими. Кто-то заливисто смеялся, и Ленька о таких говорил Володе: «Гляди, под дурью приперлись! Ну, будет сегоднячко ништяк!»

Володе было неловко. Он любил «Алису», но никогда не был на концертах этой группы — родители не могли себе позволить выделить из семейного бюджета нужную сумму на билет. Возможно, мама не хотела, чтобы Володя пошел на концерт рок-музыки, которую она и за музыку-то не считала. И вот сейчас здесь, среди агрессивных, кривляющихся алисоманов, Володя чувствовал себя очень одиноко. Казалось, вот-вот к нему подойдут, потребуют назвать хотя бы пять альбомов «Алисы», а если он не назовет их, его станут бить.

Кошмарик будто понял его состояние. Он догадался, почему его другая вдруг сник, «слинял», поэтому потащил его к прилавку, где продавали вещи с атрибутикой «Алисы», кассеты концертов этой группы.

— Сейчас мы будем делать из тебя ништякового алисомана! — пообещал Ленька и выбрал самый лучший и самый дорогой бандан, повязал его на голову смущенному Володе, на грудь повесил купленный медальон, а на запястье закрепил тяжелый браслет из железа. Он заявил, что другу очень подошла бы серьга и он бы с радостью купил ее, но у Володи в ухе нет дырки. Тот по этому поводу не слишком огорчился и, преображенный, ставший с виду настоящим алисоманом, пошел за Кошмариком в зал, потому что звонок уже звал зрителей занять места.

Публика уже свистела, приглашая музыкантов к действу. Занавес не закрывал сцену, и можно было видеть приготовленные к концерту инструменты, усилители с уже зажженными сигнальными лампочками. Над всем этим хозяйством полоскался портрет Кинчева, напечатанный на красной тряпке. Свист и вопли в зале все усиливались. Зрители, топая ногами, скандировали: