Паутина Старого Города - Алека Вольских Страница 7

Динка забралась на подоконник и прислонилась к стенке оконного проема. В открытую форточку подул ветер. Девочка зажмурилась от удовольствия. Какое–то время она так и сидела, блаженствуя: в уши льется классная музыка, а макушку нежно теребит прохладными пальцами сквозняк.

В животе у Динки внезапно заурчало. Ну ясное дело, ее желудок возмущается. Утром на скорую руку позавтракала бутербродом с колбасой, а с собой взяла только пачку галетного печенья, которое съела задолго до обеда. Но Динка прекрасно знала, что сразу после ванной Таисия пойдет на кухню, а попадаться ей на глаза не хотелось. Придется ждать. Терпи, желудок.

Только час спустя за стеной, в комнате Таисии, на несколько голосов заговорил телевизор. Наверное, включила одно из своих любимых ток–шоу — она их каждый вечер смотрела, не пропускала никогда. Зато теперь, наконец, можно выйти из комнаты — Динка умирала от голода. Но сначала — в ванную. Тело от грязи чужих миров уже чесалось.

Динка тихо, чтобы мачеха не услышала, прошла по коридору до ванной и закрылась изнутри на щеколду. И почему ей приходиться красться, как будто она воришка? Эту квартиру папе и Динке дали на двоих — как пострадавшим от Апокалипсиса. Но хозяйкой здесь чувствует себя Таисия, а она, Динка, ходит на цыпочках.

Девочка открыла кран с теплой водой. Душ сломался, а Таисия никак не купит новый. Придется лезть в ванну.

— Я камень, — с тяжелым вздохом тихо произнесла Динка. — Я падаю вниз.

Девочка собрала волосы, скрутила туго и заколола на затылке заколкой–крабиком. Заткнула водосток пробкой и перевела еще одну строчку из песни, которая даже вдали от радио продолжала звучать у нее в голове:

— Я не чувствую боли.

Стянула с себя майку и шорты. Жуть, грязища какая. И Руи позволил ей в такой одежде сесть в его машину? Бедное сиденье. Бросила одежду в корзину для стирки, и перевела следующую строку:

— Я превращаюсь в камень прямо сейчас.

Забралась в ванну.

— Прямо сейчас.

Села в теплую воду.

— Прямо сейчас.

Обняв колени, вздохнула.

— Классная все–таки песня, — безжизненным голосом сказала девочка своему отражению в воде и добавила: — Хочу превратиться в камень. Прямо сейчас.

Было невыносимо ощущать себя такой беспомощной. Единственный родной человек того и гляди навсегда исчезнет из ее жизни. Уже два года в коме. В любой момент его долгий сон может закончиться. Вот только пробуждения не будет. Что, если свой последний вздох он делает в эту самую минуту? А она даже не знает. И ничего не может сделать. Ничегошеньки. И правда — лучше быть камнем и ничего не чувствовать. Совсем–совсем ничего не чувствовать.

В Зоне Апокалипсиса частым явлением была хараминская кома. Человек внезапно впадал в глубокий сон — и начинал слабеть. Чах на глазах. Продлиться это состояние могло месяц, а могло и несколько лет, но рано или поздно наступала смерть мозга. Никаких причин для комы не было. Ни серьезных заболеваний, ни травм. Объяснить происходящее медицина не могла.

Объяснений не было, но в народе бытовало мнение, что души коматозников уходят в Старый Город. Возвращаются домой. Ведь эта кома не случайно называлась хараминской — в таинственный глубокий сон впадали только те, кто находился в Старом Городе в День Апокалипсиса.

Динка читала, что по статистике в Хараминске проживало триста восемьдесят тысяч жителей. В «день цветных воронок» погибло или пропало без вести пятьдесят тысяч. Около двух сотен вернулось в течение года, но все вернувшиеся были мутантами, а среди коматозников не было ни одного мутанта. По самым приблизительным подсчетам получалось, что бывших жителей Хараминска — не измененных чужими мирами — было никак не меньше трехсот тысяч.

Триста тысяч человек. Целый город. Иногда Динка спрашивала себя, неужели рано или поздно все эти люди впадут в кому?

Уснут, чтобы во сне вернуться домой.

Впрочем, иногда они возвращались не только туда, но и оттуда. Один из тридцати коматозников пробуждался ото сна. Этот один из тридцати давал надежду всем остальным.

Перед тем как заснуть в эту ночь, Динка вспомнила Руи. Те люди, возле желтого микроавтобуса, они ведь были с ним. Так как же он оказался в мире, пахнущем серой, один? Он, конечно, не ее ангел–хранитель, и вообще никакой не ангел, но все–таки интересно… Что он там делал?

* * *

Утром Динка столкнулась на кухне с Таисией. Увидела мачеху и застыла на пороге. Проснувшись, она нарочно не торопилась вскакивать с постели. Хотела убедиться, что мачеха уже ушла на работу. На часах было больше восьми, а в квартире стояла тишина. Вот Динка и решила, что Таисии нет дома.

Удивление при виде мачехи, пьющей кофе за кухонным столом, было неприятным. Разве она не должна была уйти еще час назад? У нее же рабочий день в восемь утра начинается!

— Чего рожи корчишь? — спокойно спросила Таисия, заметив Динку в дверях. — Мне сегодня позже на работу.

Динка молча развернулась на сто восемьдесят градусов, намереваясь вернуться к себе в комнату и подождать, пока кухня освободится.

— А ну–ка стой.

Девочка поморщилась и недовольно повернулась.

— Сегодня из дома ни ногой, — велела Таисия. — Хватит, вчера нагулялась.