Волчонок - Александра Анненская Страница 7

После привольной дачной жизни Илюше тяжелее прежнего показалось просиживать целые дни в душной кухне без всякого дела. Он стал часто выбегать на двор и за ворота на улицу. Скоро явились у него новые знакомые: сын кучера и два сына лавочника пригласили его играть с собой, и Илюша с большим удовольствием принял участие в их шумных играх. Вместе взлезали они на поленницы дров, а оттуда на плоскую крышу сарая, вместе перескакивали через тумбы, вместе мочили руки и ноги под водосточными трубами и дружно, без всякой злобы, дрались друг с другом раз по десяти в день.

Для здоровья Илюши все эти упражнения на свежем воздухе были, бесспорно, полезны, но зато одежде его они наносили существенный вред. Он возвращался домой перепачканный, на новых сапогах его через две недели явились дырки, старая ситцевая рубашка превратилась в лохмотья, а на панталоны Авдотье пришлось положить две огромные заплаты. Авдотья не бранила мальчика за небрежность, но всякий раз тяжело вздыхала при виде новых недостатков его костюма. Наконец, один раз, как он в драке потерял пол-рукава новенького пальто, только что купленного ему, она в ужасе всплеснула руками:

– Батюшки мои! Илюша, да что же это ты со мной делаешь! – воскликнула она. – Подумай ты только: откуда мне набраться на тебя одежи? Жалованья дают мне всего шесть рублей – говорят, с мальчиком больше нельзя, – из этого я и чаю, и кофе купи и себе, и тебе, себя одень, чтобы всегда в чистоте быть, и еще тебя!.. Господи, да как же мне быть-то!

Всегда добродушно-веселое лицо Авдотьи выражало при этих словах такую неподдельную скорбь, что Илюша был тронут. Разругай она его, прибей даже – и, наверное, это не помешало бы ему на следующий день опять и лазать, и драться, и пачкаться; но теперь он сразу почувствовал всю искренность и справедливость ее жалоб. Он не стал утешать ее ласками или обещаниями исправиться, но с этой минуты перестал участвовать в играх товарищей. Напрасно подзывали они его, напрасно старались соблазнить рассказами о том, что на соседнем дворе собирались уже «разбойники» и «казаки», напрасно задевали и словами, и пинками, чтобы вовлечь в драку, – Илюша оставался непреклонным.

– Не хочу я к вам, надоело! – отвечал он на все зазыванья товарищей.

– Надоело! А сидеть на одном месте не надоело? Пойдем! – приставали мальчики.

– Сказано, не пойду, и не пойду! – уже сердито говорил Илюша.

– Ишь ты! Поделом тебя волчонком прозывают! Как есть волчонок! У, волчонок! Волк! Ату его!

Мальчики дразнили Илюшу, иногда даже целой гурьбой нападали на него, и ему не оставалось другого средства, как, раздав несколько здоровых тумаков направо и налево, искать спасения в бегстве.

Впрочем, это продолжалось недолго. Убедившись, что Илюша в самом деле не хочет больше знаться с ними, мальчики отстали от него, и он мог целыми часами спокойно просиживать на лавочке у ворот, с тайной завистью следя за их веселыми играми.

– Посмотрю я на тебя, мальчик ты уж не маленький, а целые дни шляешься без всякого дела, – раздалось один раз над самым ухом Илюши в ту минуту, когда он намеревался занять свое обыкновенное место у ворот.

Мальчик поднял голову и увидал подле себя дворника Архипа.

– Да что же мне делать-то, дядюшка Архип? – с недоумением спросил он.

– Эка! Про всякого человека есть работа, только про тебя не припасена. Мало ли дела-то! Вон, взял метелку да смел грязь с тротуара. Мне некогда – надо дрова таскать; а видишь – слякоть какая! На-ка, помети, спасибо скажу!

Илюша давно скучал без дела и потому охотно исполнил поручение Архипа.

Дворник рад был, что нашел себе услужливого помощника, и стал часто давать Илюше мелкие работы, а в награду за исполнение приглашал его по вечерам в дворницкую, играл ему на гармонике и пел песни. Илюше в дворницкой нравилось гораздо больше, чем в кухне. И Архип, и другой дворник, его помощник, никогда над ним не смеялись; они по большей части даже обращали на него мало внимания.

Когда Архип не пел и не играл на гармонике, они чинно и степенно разговаривали друг с другом о своих неприятностях и трудах или о жизни в деревне, из которой оба недавно приехали. Илюша, сидя в уголке, прислушивался к их разговору, иногда даже засыпал под мерный звук их голосов, и снились ему густые леса, желтеющие нивы, веселые, хотя полунагие ребятишки…

– Слушай-ка ты, Илюша, – обратился раз утром Архип к мальчику, – недаром ты кухаркин племянник, в господском доме живешь: чай, лакейское дело хорошо знаешь?

– Нет, не знаю, – отвечал Илюша, – сапоги разве вычистить сумею да самовар поставить, а больше ничего.

– Ну, больше-то ничего и не надо! Видишь ты, у нас тут в квартиру № 26 новый жилец переехал, прислуги не держит, подрядил меня, чтобы я ему услуживал. У него и дела-то нет никакого, только комнату подмести, самовар поставить, да когда пошлет папирос или булок ему купить. Сходи-ка ты сегодня к нему замест меня; мне нельзя – хозяин посылает…

Это поручение Архипа было для Илюши тяжелее всех остальных. Все господа казались ему такими же строгими и важными, как та барыня, у которой он жил; идти услуживать барину представлялось ему чем-то страшным. Он готов был прямо отказаться, но Архип не дал выговорить ему ни слова и, снова повторив, какая работа требуется для жильца, толкнул его на лестницу к № 26.

Робкими, нетвердыми шагами вошел Илюша в маленькую квартирку, занимаемую Петром Степановичем Дубровиным.

– Это я заместо Архипа служить пришел, – проговорил он на вопрос «кто там?», произнесенный резким голосом.

– Ну, коли так, так делай свое дело и не мешай! – проговорил тот же резкий голос.

Илюша огляделся вокруг, отыскивая обладателя этого голоса: ни в крошечной передней, ни в кухне, ни в первой, почти пустой комнате никого не было. Только войдя во вторую комнату, он увидел, что за большим письменным столом, заваленным грудами книг и бумаг, сидит человек, одетый не то в пальто, не то в халат, и пишет что-то, нагнувшись так низко, что головы его почти не видно из-за книг. Он был так поглощен своим занятием, что, по-видимому, не обращал никакого внимания на Илюшу.