Пучеглазый - Энн Файн Страница 7

Он развел руки.

— Но зачем? Ядерное оружие — наше лучшее средство обороны.

— Никакой обороны вообще не существует, — возразила я. — Бомбы, которые отравляют землю, где мы живем, — разве это защита? Вы не можете использовать их. Это будет форменное самоубийство.

Джеральд Фолкнер подался вперед и озарил меня улыбкой. Видно было, что он увлекся нашим спором.

— Но и не надо использовать их, — возразил он. — Чтобы поддерживать мир в Европе, достаточно их просто иметь.

Бесполезно пытаться переубедить того, кто решил твердо придерживаться иной точки зрения. Таким хоть кол на голове теши. Только сам распалишься, а они упрутся на своем, и все. К тому же — это колоссальная трата времени. Я столько часов угробила на споры с упрямыми старыми придурками на улицах, меж тем как десятки потенциальных моих сторонников прошли мимо и даже не заметили кружки для пожертвований, которой я могла бы погреметь перед их носом. Но я так взъярилась, что просто не могла удержать язык за зубами.

— Некоторые сорок лет курили самые вредные сигареты, но не заболели раком легких, — сказала я. — Что с того? Это может случиться с ними в любой момент. На следующей неделе или через месяц. В конце концов расплата наступит, так ведь? И это вы называете миром?

— Такому, как я, подходит, — ответил он коротко.

И, словно желая показать, что этот разговор окончен, повернулся к Джуди, угнездившейся в кресле-мешке и спокойно набивавшей живот мятными шоколадками.

Мне бы не лезть в бутылку, но я уже не могла остановиться. Ненавижу, когда люди сначала сами заводят с тобой спор, а как увидят, что сила аргументов не на их стороне, стремятся поскорее прекратить его.

— Подходит для такого, как вы? — повторила я. — Может, вы хотели сказать, такого старого, как вы? Эгоистично не думать о будущем планеты только потому, что вас на ней уже не будет!

На его щеках вспыхнули пунцовые пятна. Теперь-то я его задела за живое!

— Ты, наверное, забыла, — произнес он холодно. — Такие старые, как я, помнят иные времена. Времена, когда бомбы не были такими ужасными, как нынешние, так что странам не приходилось заботиться об осторожном с ними обращении, чтобы не разразилась огромная мировая война. Времена, когда практически в любом городе Европы дети-сироты рылись в кучах вонючих дымных отбросов!

Джуди подняла голову и уставилась на нас. Джеральд Фолкнер стал пунцовым как рак. Видимо, он наконец сообразил, что вступил на шаткую почву, мало подходящую для первой дружеской встречи.

— Не волнуйся, Джуди, — сказала я. — Мистеру Фолкнеру, возможно, не слишком плохо жилось во время войны. Может, он провел это время в каком-нибудь безопасном бомбоубежище.

— Я потерял на войне отца. Разве этого недостаточно? — рявкнул он.

Мне бы тут сквозь землю провалиться, знаю. Я должна была бы смутиться, устыдиться своих слов. Но я уже закусила удила. Я просто лопалась от злости и чувствовала себя обманутой: словно он в последний момент выудил кролика из шляпы и ловким трюком перетянул доказательства на свою сторону. Мне не хотелось с ним больше разговаривать. Я уставилась себе под ноги и начала носком ботинка выдавливать какой-то сложный узор на ковре. Но тут Джуди прошептала:

— А сколько тебе тогда было лет?

— Примерно как тебе, — ответил Джеральд Фолкнер.

Глаза Джуди расширились, но она ничего не сказала. И ему, кажется, тоже нечего было прибавить. Так что мы продолжали ждать в молчании, стараясь не смотреть друг на друга, пока мама не спустилась вниз, постукивая каблуками.

Она распахнула дверь.

— Та-ра-ра!

Наверняка мама приписала молчание, которым была встречена, своему эффектному появлению. Она и не заподозрила, что что-то не так. Вошла, дважды покружилась перед нами, а потом направилась к зеркалу, бормоча:

— Кажется, я неправильно застегнула эти пуговки.

Она выглядела потрясающе, честное слово! Никогда бы не подумала, что, надев по его совету все эти шмотки вместе, она станет такой раскрасавицей. Похоже, она и сама была поражена результатом.

— Ты гений, Джеральд! — заявила она ему, наклоняясь, чтобы понять, какую пуговицу она неверно застегнула. — Бросай-ка ты свою печатную контору да займись лучше дизайном одежды.

— Ты выглядишь очаровательно, Розалинда, — похвалил он ее.

Розалинда! Никто не зовет ее Розалинда. Я и не слыхивала, чтобы кто-нибудь так ее называл, с тех пор как бабушка ночевала у нас в ночь выборов и застукала маму, когда та обругала какого-то типа в телевизоре. Розалинда! Как вам это нравится: совершенно чужие люди без всякого приглашения вваливаются в ваш дом, даже не удосужившись выяснить, как зовут его обитателей.

— Маму зовут Рози, — сказала я Джеральду Фолкнеру. — А Джудит — Джуди.

После нашей стычки по поводу бомб я впервые открыла рот. Я произнесла это вполне любезно: ведь мама была в комнате и могла услышать, — и полагала, что Джеральд, по крайней мере, будет благодарен мне за информацию. Но он, представьте, ответил вот что:

— Не могу я звать твою маму Рози. Для меня она уже Розалинда, — потом наклонился к креслу-мешку, где угнездилась Джуди, и, не спрашивая разрешения, поддел кончиком пальца мятную конфету из ячейки. Та взлетела высоко вверх, а он поймал ее двумя пальцами, словно фокусник. Джуди хихикнула.

— И я не могу звать твою сестру «Джуди». Ведь Джудит — такое красивое имя! Я просто не в силах заставить себя обкорнать его.

Он улыбнулся. Мама, если бы увидела его отражение в зеркале, наверняка бы решила, что он просто старается вести себя любезно. Но я-то догадывалась, что скрывается за его словами: «И если ты их любишь, тоже не станешь их так называть».

Я отвернулась. Мама меж тем встала на цыпочки и почти влезла в зеркало, чтобы разобраться с пуговицами. Юбка ее задралась, открыв еще пару дюймов блестящих черных чулок. Я поспешила отвести взгляд.

А Джеральд смотрел на нее во все глаза. Когда бабушка замечала, что кто-то так бесстыдно пялится, она всегда притворно вежливо спрашивала: «Ну как — насмотрелись?»

Но мне и Джуди мама такое строго-настрого запрещала, да к тому же она предупредила меня, чтобы я вела себя вежливо. Так что я лишь сердито зыркнула на него: вот бы у него вовсе глаза из орбит выскочили и шлепнулись на пол!

Но Джеральд Фолкнер продолжал таращиться. Мама отступила на шаг, наконец-то довольная пуговицами, и последний раз осмотрела себя в зеркале с головы до ног. И вдруг помрачнела. Она, как и я, не может больше чем на несколько минут поверить, что хорошо выглядит. Она одернула синий костюм, который плотно облегал ее бедра.

— Господи, — вздохнула она. — Говорила я тебе, что мне давно уже надоело собственное тело.