Дети дельфинов - Тамара Михеева Страница 6

— Смертник, — спокойно оценил лысый.

Он был здесь главный, это ясно. И кличка у него — Лысый. А у тощего светлоглазого — Нытик. А смуглого в грязном взрослом пиджаке все называли Платоном. Конечно, никто не представлялся Максиму. Все это он понял, пока его тащили вдоль стены из красного кирпича. Он начал было сопротивляться, но Нытик дал ему кулаком в живот.

Наконец остановились в каком-то тупичке: стена и дощатый забор с двух сторон. Поставили у стены, выстроились напротив.

— Доставай, — коротко приказал Лысый двухметровому.

Тот коротко зевнул и вытащил из рукава мешковатой куртки обрез. Максим вжался в стену, голой спиной почувствовал шершавую поверхность камней, и ему очень, очень захотелось жить.

— Ну, пли, — тихо скомандовал Лысый.

Неужели всё? Вот сейчас — и всё?

Максим точно знал, что смерть — это не конец. Он не верил ни в ад ни в рай. Точнее, верил, но по-своему. Верил, что если человек жил честно, был добрый, ни над кем не издевался, даже если он не был героем, а просто не делал подлостей, то после смерти он попадает в такое место, где встретится со всеми, кого любил здесь, в этой жизни, и там уже нет смерти, и голода нет, и болезней. И, наверное, там всегда лето. И живет его любимая собака Джемка, которая умерла два года назад от чумки. В Максимовом аду чертей и огня не было, просто человек там всегда один. Может, там те же райские кущи, но зачем они, если ты один?

Максим Осташкин за собой особых грехов не помнил и верил, что, когда умрет (вот уже через секунду), встретится с родителями. И они снова счастливо заживут вместе. Вчетвером. Ведь не важно, что Роська еще здесь, она все равно в его сердце, живая или мертвая.

Максим не выдержал и крикнул:

— Ну, стреляй, гад! Чего тянешь!

Мама, мама, я не боюсь, но за что они меня? Почему они все думают, что могут нас убивать?

— Подожди, Сява, — сказал Лысый. — Ну-ка…

Они подошли к Максиму почти вплотную. Максим увидел их глаза. Разные — темные, с прищуром, совсем светлые, узкие, азиатские, серые, карие… Не было в этих глазах злости. И жестокости не было.

— Как тебя зовут-то, Смертник? — спросил Лысый.

— Тебе-то что? — огрызнулся Максим.

— Так… — равнодушно пожал плечами Лысый. — Тебе, как приговоренному к казни за проникновение на нашу территорию, полагается последнее желание.

Ну какое у Максима могло быть желание? «Верните маму с папой»? Даже Господь Бог этого уже не сможет сделать. Чтобы Роське сообщили? Они даже не знают, что она есть. Босяки ждали терпеливо. Смотрели сурово, но как-то спокойно. И появилась у Максима крохотная надежда, что все это — нелепая и жестокая игра. Он сказал сипло:

— Не бросайте меня мертвого здесь. Похороните на Денисовском кладбище, я объясню, где именно.

— У тебя что там, местечко куплено? — усмехнулся Платон.

— Нет, — в тон ему ответил Максим и добавил тихо: — У меня там родители похоронены.

— Так ты что же, — дернулся Лысый, — сирота?

Потом Максиму сказали, что никакого расстрела, конечно, не было бы. Это проверка. Если человек ведет себя «достойно» («как ты»), не дергается, не унижается, его отпускают. Если же начинает ныть или (еще хуже) угрожать, берут с него выкуп: все ценное, что есть в сумке, карманах, надо оставить им.

— Иногда неплохой улов получается. Телефончики, кошелечки, часики…

— Попадетесь вы как-нибудь, — сказал Максим. — Неужели ни разу не пытались вас поймать?

Босяки засмеялись.

— Да разве нас поймаешь? И кто докажет? — засмеялся Барин.

Портовые жили на заброшенном складе. Они развели костер, угостили Максима чаем из мятой железной кружки. Максим пил, обжигая губы о ее края. И рассказывал про родителей. Впервые. Совсем незнакомым. Психологи в больнице больше говорили сами, а он тогда мог только плакать. С портовыми плакать не будешь. Здесь у каждого была своя история, одна страшнее другой.

Максим просидел с мальчишками до вечера, а когда совсем стемнело, сказал:

— Я пойду, ребята, — поднялся Максим. — Вы меня отпустите.

— Чего там… — махнул рукой Лысый. — Только не болтай про нашу житуху никому. И это… держись. Сестра ведь у тебя.

Когда он пришел домой, Роська перебирала мамины письма. Тетя Марина набросилась на него с упреками, что он где-то шатается до поздней ночи, а они с ума тут сходят. Раньше бы он промолчал, но сегодня в нем будто что-то переключилось там, у стены.

— Простите, теть Марин… я в последний раз, правда.

Роська сидела на полу, стопки конвертов рядом с ней были похожи на Китайскую стену.

— Читать чужие письма — подло, — сказал Максим.

Роська тут же покраснела.

— Тетя Марина сказала, что если… если человек умер, то можно.

— Нельзя.

Роська вскинула жалобные глаза. Максим вдруг увидел, какая она еще маленькая.

— Я знаю. Но надо найти каких-то родственников. Хоть каких-то! Я не хочу в детдом.

Максим сел рядом. Он тоже не хотел. Но и письма читать не мог. Открыл один конверт, достал письмо. Письмо было от тети Лены, маминой однокурсницы, она называла маму «милый Жан-Жак» и «дружочек». Максиму показалось, что он подглядывает в замочную скважину. С первых же строк тетя Лена жаловалась на тяжелую жизнь и троих сыновей. Они никого не смогут найти. Он не будет читать.

— А я буду, — упрямо сказала Роська. — Хоть что про меня думай! Я все равно найду кого-нибудь! Я знаю, мама не была бы против.

Максиму захотелось ее стукнуть. Но тут на старый конверт закапали частые слезы. И он просто ушел из комнаты.

Роська нашла. Веронику Невозможную.

— Кого?! Ну и фамилия!

— У мамы была такая же, пока она за папу замуж не вышла, — тихо сказала Роська и закусила губу.

Максиму стало стыдно. Он быстро сказал:

— Ну ладно. Поедем, если хочешь.

Адрес Вероники был на открытке с ежиком. Она поздравляла «Жасю» с Новым годом и передавала привет «малышам».

— Кто она нам?

— Она мамина двоюродная племянница. Значит, нам какая-то сестра.

— Седьмая вода на киселе, — проворчал Максим.

Дядя Марк и тетя Марина тоже беспокоились. Они отправили письмо на адрес с открытки, но оказалось, что Вероника там больше не живет. А живет на неведомом Лысом острове.

«Лысый остров» звучало как «у черта на куличках» или «на кудыкиной горе». Тетя Марина, когда это услышала, заплакала и сказала:

— Марик, сделай что-нибудь, ты же волшебник.

Она часто его волшебником называла. И дядя Марк сказал, что подключит «своих людей». Максим не знал, что это значит, и ему было все равно. Если бы он мог выбирать, то остался бы тут, с дядей Марком и тетей Мариной. Они хоть не пилили их и не сильно воспитывали. А что за человек эта мамина племянница, еще неизвестно. Да и зачем они ей?