Когда мы остаемся одни - Тамара Михеева Страница 6

Первого ноября приехал Тарас.

– Тарас! – взвизгнула Янка и повисла на дядьке.

Он засмеялся, звонко чмокнул её в макушку.

– Ух ты, большущая какая стала! Как учишься?

– А, – отмахнулась Янка, – на «семёрочки».

Младшего маминого брата Тараса Янка любила больше всех родственников, иногда даже больше мамы. Тарас был высокий, худой, молчаливый, но в глазах за стёклами очков искрился смех, особенный, ироничный. И Янке всегда хотелось узнать, о чём он думает, над чем смеётся там, внутри. Тарас работал в заказнике, в можжевеловой роще, а летом водил в походы туристов. Янке казалось, что он всегда пахнет костром и смолой можжевельника. Обнимая Янку при встрече, Тарас всегда похлопывал её по спине и шутил, будто проверяет, не проросли ли крылья. Сквозь одежду любой толщины Янка чувствовала, что ладони у дядьки сухие и горячие.

У бабушки с дедом Тарас появлялся редко. Они пилили его, что он уже седой, а всё не женится.

– Я с рождения седой, – шутил Тарас. Что ж мне, в пелёнках под венец идти?

Ну, может быть, и не с рождения, но сколько Янка себя помнила, виски у дядьки всегда были белыми, хоть он старше её всего на двенадцать лет. Всё, что было связано с Тарасом, казалось Янке особенным: его горы, его заповедник; его штормовка, пропахшая костром и будто из другого времени, где были героические люди, которые не умели врать и каждую секунду были готовы к подвигу; все эти его жучки и травинки, которых Тарас знал наперечёт и мог рассказать про них всё-всё, было бы желание слушать.

Пока была маленькой, Янка каждое лето просила взять её в поход, но Тарас говорил, что горы – это серьёзно, там не до шуток. Он, вроде, и не говорил, что она не справится, но и не звал с собой. Именно поэтому Янка дома пошла в лёгкую атлетику – тренироваться, готовиться, набираться выносливости.

А потом она сама расхотела идти в поход. Вдруг показалось ужасно страшно и неудобно спать в палатке, топать с рюкзаком куда-то, тащиться по крутым тропам, мёрзнуть, мокнуть и соответствовать такому дяде. Лето за летом смотрела Янка, как уходит в свои горы Тарас, слушала вздохи девчонок по нему и увиливала от его приглашений.

Хотя сейчас она была, конечно, не то что два или даже одно лето назад. Дело не в физической подготовке. Просто уже не поноешь – стыдно. Просто уже понимала: взрослый человек – это не тот, кому лет больше, чем тебе. Дедушка смотрит на неё теперь, как на равную. И не только потому, что Янка сама о себе заботится, здесь привыкли все с детства подрабатывать, особенно летом. Дедушка Янку зауважал, что она на такую работу согласилась, и он теперь всегда за неё заступался.

– Куда ещё? – сказала как-то бабушка, когда Янка начала отпрашиваться вечером гулять. – Нечего одной шляться!

– Работает она одна, пусть и гуляет одна, – сказал дедушка. И Янку стали отпускать теперь в любое время. Скоро она и отпрашиваться перестала, просто уходила, когда хотела. Одно было правило – в одиннадцать вечера быть дома.

Янке нравилось иногда уйти одной в холмы, усесться прямо на землю и подставить лицо ветру. Вдали кружили дельтапланы, скользили над морем чайки, но крики их не долетали сюда. Отсюда был виден весь Посёлок, зажатый морем с одной стороны, холмами – с другой. И то и другое казалось Янке бесконечным. Хотя она знала: все тропинки в холмах упираются в трассу на Феодосию, а там, за морем – Турция, в которой Янка никогда не была. Все одноклассники были, а она – ни разу. Каждое лето их с Ростиком сюда отправляли. «Бабушка с дедом соскучились, бабушке с дедом надо помочь, зачем нам бешеные деньги за море платить, когда у нас бесплатное есть…».

– Девочка! Девочка, стой!

Янка оглянулась. Молодой парень в белых брюках и рубашке навыпуск и модной куртке догонял её. На груди у него болтался тяжёлый даже на вид фотоаппарат с огромным объективом. Он подходил к Янке, заслоняя вечернее рыжее солнце. Парень как парень. Невысокий, худой.

– Ух ты! – сказал он вдруг удивлённо, останавливаясь напротив Янки и бесцеремонно её рассматривая. – Какая ты… аутентичная! Не двигайся! Вот так замри!

Он навёл на неё объектив и щёлкнул. Посмотрел на экран, довольно хмыкнул:

– Прелесть! Как зовут?

– Яна.

– Яна… Хорошее имя. Знаешь почему?

– Почему? – улыбнулась Янка, мучительно соображая, что такое «аутентичная». Будто болезнь какая-то.

– Всего три буквы, – принялся вдохновенно болтать парень, – зато от А до Я! Точнее, наоборот, но в этом тоже большой смысл. Ты, наверное, очень упрямая? «Поперечная» – так про тебя говорят? От Я до А – весь мир в твоём имени, всё, что в нём есть, потому что всё, что есть – это слова, а слова состоят из букв, а в тебе весь алфавит. Ну и «н» для крепости.

Янка рассмеялась.

– Потрясающая улыбка! – Его фотоаппарат защёлкал без остановки. – А скажи мне, дитя природы, что это за населённый пункт там, внизу, у подножия этих величественных холмов?

– Это Посёлок. Я там живу. А вы приезжий?

– Я пришедший. Пришёл пешком из Феодосии.

– Пешком?

– С двумя ночёвками. Теперь хочу в душ, есть и спать. Поможешь жильё найти?

Его звали Глеб. Он приехал из Москвы фотографировать осенний Крым, без отдыхающих. Потому что был фотохудожником. Доведя его до дома, Янка уже поняла, что влюбилась намертво. Он был такой красивый! Он был такой взрослый!

Такой умный! Он говорил с какой-то внутренней усмешкой и этим напоминал Тараса, будто знал всё про всех и всё мог объяснить, но не делал этого, потому что был мудр и скромен. Бабушка сначала растерялась:

– Да не прибрано у нас после лета-то…

– Лишь бы вода горячая была.

Как почти у всех в Крыму, у Янкиных бабушки с дедушкой дом и двор делился на две половины – свою и для отдыхающих. Двор был один, но хозяйский дом упирался стеной в забор, а двухэтажный скворечник курортников стоял в глубине сада. Там было четыре комнаты: три внизу и одна наверху. А во дворе рядом – стол со скамейками, летняя кухня, летний душ.