Кошмарная клиника - Лемони Сникет Страница 5

Мы братья-волонтеры, с болезнью борцы,

Поем — распеваем день напролет.

Кто нас печальными зовет,

Бессовестно тот соврет.

Мы ходим по больнице, больных веселя, —

А ну-ка, улыбнитесь, страдальцы, во весь рот, —

Хотя б у вас из носу кровь,

Хотя б вас желчью рвет.

Тра-ла-ла, все трын-трава!

Уйдет болезнь, конечно.

Возьми, хи-хи! Возьми, ха-ха!

Воздушное сердечко.

Приедем мы в больницу, в палаты войдем

И примемся тут же до колик смешить

Тех, кого доктор посулил

На части распилить.

Поем мы днем и ночью, ночью и днем,

Поем для тех, кто бодрствует, поем для тех, что спят,

И для детей, что смазаны

Зеленкою до пят.

Тра-ла-ла, все трын-трава!

Уйдет болезнь, конечно.

Возьми, хи-хи! Возьми, ха-ха!

Воздушное сердечко.

Поем для ветерана, что корь подхватил,

Поем для девицы, лежащей в бреду,

И для больных чумой споем

Себе же на беду.

Тра-ла-ла, все трын-трава!

Уйдет болезнь, конечно.

Возьми, хи-хи! Возьми, ха-ха!

Воздушное сердечко.

Один мой коллега по имени Уильям Конгрив когда-то написал очень грустную пьесу. Она начинается строкой: «И чары музыки смягчают волнение души». Фраза эта в данном случае означает — если вы взволнованы или выведены из душевного равновесия, послушайте музыку и она вас успокоит и ободрит. Сейчас, например, когда я скорчился позади алтаря в Соборе одной, как говорят, святой, мой друг играет сонату на органе, чтобы успокоить меня и чтобы прихожане не услышали стука моей пишущей машинки. Скорбная тема сонаты напоминает мне мелодию, которую любил напевать мой отец, когда мыл посуду, и, слушая ее, я на время забываю о полудюжине неприятностей.

Однако успокоительное воздействие музыки на взволнованную душу безусловно зависит от характера музыки, и я с сожалением должен сказать, что бодлеровские сироты, слушавшие распеваемую волонтерами песню, не почувствовали ни малейшего успокоения или бодрости. Очутившиеся в фургоне Вайолет, Клаус и Солнышко до такой Степени были озабочены тем, как избежать ареста, что на первых порах даже не огляделись вокруг. Но когда они отъехали на порядочное расстояние от лавки «Последний Шанс» и хозяин ее превратился в пятнышко на плоской безлюдной равнине, дети обратили внимание на свое новое убежище. В фургоне ехало человек двадцать, и все без исключения были невероятно жизнерадостны. Жизнерадостные мужчины, жизнерадостные женщины, горстка жизнерадостных детей и очень жизнерадостный водитель, который время от времени отрывал взгляд от дороги и, обернувшись, одарял пассажиров веселой улыбкой. Раньше, когда Бодлерам доводилось совершать долгое путешествие в автомобиле, они обычно читали или смотрели на окружающий пейзаж и при этом думали о чем-то своем. Но тут, едва фургон отъехал от лавки, бородач начал играть на гитаре и петь, вовлекая в пение всех волонтеров, однако каждое веселое «тра-ла-ла» вызывало у Бодлеров лишь еще большую тревогу. Когда волонтеры затянули куплет про носы, из которых идет кровь, дети только и ждали, что вот-вот кто-нибудь перестанет петь и воскликнет: «Постойте! Этих троих в фургоне раньше не было! Они не наши!» Когда поющие дошли до куплета, где доктор обещал кого-то распилить пополам, дети не сомневались, что сейчас кто-нибудь перестанет петь и скажет: «Стойте! Эти трое не знают слов! Они не наши!» А когда жизнерадостные пассажиры запели ту часть песни, где речь шла о смертельных микробах, Бодлеры окончательно уверились, что сейчас кто-нибудь перестанет петь и скажет: «Стойте-ка! Эти трое детей — убийцы, про них написано в „Дейли пунктилио“. Они не из наших!»

Но жизнерадостные волонтеры предавались радости без перерыва. Они так твердо были уверены, что «нет новостей — хорошая новость», что никто не подумал читать «Дейли пунктилио». Они пели с огромным увлечением и не заметили, что Бодлеры не из их числа.

— Ох и люблю я эту песню! — провозгласил бородач, когда был пропет последний куплет. — Так бы и пел ее всю дорогу до самой больницы. Но, пожалуй, надо поберечь голос для трудового дня. Давайте-ка просто посидим и весело поболтаем.

— Потрясно, — заявил один из волонтеров, и все остальные закивали, выражая согласие. Бородатый отложил гитару и подсел поближе к Бодлерам.

— Надо придумать себе другие имена, — шепнула Клаусу Вайолет, — чтобы никто не догадался, кто мы такие.

— В «Дейли пунктилио» и так перепутали наши имена, — шепотом ответил Клаус, — может, нам лучше называться своими, настоящими?

— Так, давайте познакомимся, — бодро заявил бородатый. — Я хочу знать всех своих волонтеров до единого.

— Меня зовут Салли, — начала Вайолет, — я…

— Нет, нет, — остановил ее бородатый. — Мы в Г.П.В. не пользуемся именами. Называем друг друга просто «сестра» или «брат». Мы считаем, что все люди — сестры и братья.

— Я как-то не понимаю, — сказал Клаус. — Я всегда думал, что братья и сестры это те, у кого одни родители.

— Не обязательно, брат, — отозвался бородатый. — Иногда это люди, объединенные общим делом.

— Значит ли это, брат, — спросила Вайолет, попробовав применить новое слово «брат» в новом значении, но чувствуя, что ей это совсем не нравится. — Значит ли это, что вы не знаете имен тех, кто с вами в фургоне?

— Ты угадала, сестра, — ответил бородатый.