Дети в лесу - Беатриче Мазини Страница 4

Том вернулся в лес снова. Попробовал плоды — и обнаружил, что на вкус они даже лучше, чем на вид, и вовсе не ядовитые. Он научился различать их даже без названий: те, большие, с гладкой блестящей кожей и хрустящей мякотью, утоляют одновременно голод и жажду. Или вот эти, чуть поменьше, бархатистые на ощупь, сверху зеленоватые, а внутри розовые: когда их кусаешь, сладкий сок брызжет во все стороны Труднее всего было добраться до мякоти маленьких плодов с твердой скорлупой — пришлось бить ее камнем. Внутри оказалась полужидкая бурда, ради которой не стоило и стараться, — но Тому все равно понравилось: ему казалось, что простой вкус этих плодов, помноженный на отвагу, с которой он до них добирался, превращается в источник энергии внутри него. Он понял, что, когда ест что-то хорошее, ему потом лучше думается.

Еще одна необыкновенная вещь — мысли. Они играли в догонялки у него в голове, мчались друг за дружкой, никогда не оставляли его одного. Том не чувствовал себя одиноко, даже когда занимался вместе со всеми совершенно бессмысленными делами. И теперь он понимал, что ему больше всего не нравилось в остальных: вот эта бессмысленность — отсутствие мыслей; эти ничего не выражающие глаза.

В лесу Том нашел еще кое-что. Такое же замечательное, как еда. Даже лучше, подумалось ему тогда. Что-то такое же важное, как еда, — он убеждался в этом постепенно, раз за разом.

Это был его секрет. Слово секрет — один из Осколков — всплыло вдруг у него в голове, а может, в сердце, сразу же, как только он это нашел. У них в Лагере не было секретов. Но ему достаточно было вспомнить это слово, чтобы понять, что это. Что-то, что хранишь для себя, самое драгоценное и важное. Такое важное, что все сжимается внутри.

В тот раз Том вернулся в Скорлупу с пустыми руками, но с секретом в душе.

* * *

— Странный все-таки сценарий, — сказал Джонас, наблюдая за происходящим в Лагере через стекло.

— Какой сценарий? — откликнулся Рубен, посасывая незажженную трубку. Табак, как и многое другое, был теперь в дефиците.

— Весь этот театр с летним лагерем, выдуманный примитивный мир, как в парках развлечений, хотя тут все страшно и уродливо и никто не развлекается… А мы должны наблюдать за всем этим со стороны, как какие-то экспериментаторы. Всё это… — Джонас раскинул руки, не находя слов, чтобы описать отчаяние, которое хотел выразить. — Я хочу сказать, почему бы просто не устроить здесь школу-интернат? Ну, были бы классы, спальные комнаты, школа, столовая, спортзал, расписание… Когда-то детей, оставшихся без семьи, помещали в такие интернаты.

— Вот! Вот ты сам и сказал: школа. Столовая. Спорт. Для режима нужны твердые руки. Нужен персонал. Люди. Нас двоих не хватит, чтобы заниматься с детьми весь день. Да и чему мы их, собственно, научим? Что потребуется им в том мире, который настанет завтра? Алгебра? Языки? Или умение охотиться, добывать пищу, просто выживать? Нет, пусть уж они разбираются с этим самостоятельно, с самого начала. Мы даем им то, что имеем, что может им помочь. Лекарство.

— Ты называешь это помощью? — Джонас горько рассмеялся. — Послушай, никакого другого мира нет и не будет. Только этот. Здесь и сейчас.

— В этом, боюсь, ты прав, — Рубен вздохнул. — Мне он тоже не особо по душе, но что поделаешь. Другого нет. И вообще, мы должны радоваться…

— …что все еще живы, да, — закончил за него Джонас. — Это я уже слышал. А вот они как, по-твоему, рады? Есть у них, чему радоваться? Хоть чему-то, хоть какой-нибудь мелочи? — сам того не желая, он повысил голос.

Рубен бросил на него быстрый взгляд и покачал головой.

Джонас вновь уставился в экран. Три девочки пытались играть в какую-то игру, водя палочкой в грязи. Невозможно было понять правила этой игры, если они вообще были. Каждая из девочек, по очереди, поднималась и стирала ногами то, что накарябали другие. Чуть дальше мальчик, сидящий на корточках на земле, — уже не малыш, как минимум Девять, — укладывал в ряд камни, от самых больших к маленьким. Долго раздумывал над каждым, вертел его в руках, ощупывал, определяя размер. Игра для детей двух, ну, трех лет. Были и такие, которые ни во что не играли, если, конечно, не считать игрой беготню, валяние в грязи и раздачу тумаков налево-направо.

Свист Громкоговорителя заставил всех замереть на месте — так замирает от испуга стая обезьян. Это был зов к еде: иногда на Базу неожиданно попадали запасы продуктов, и тогда в порыве щедрости часть их раздавалась детям. Точнее, тем из них, кто был сильнее и проворнее остальных, кто жестче бил и работал локтями — ведь на всех еды никогда не хватало. Дети были готовы на все, только бы поменять опостылевшие стручки на что угодно другое. Джонас однажды, из любопытства, попробовал эти стручки — давно, еще в день своего приезда. В прошлой жизни они, наверное, назывались бобами или фасолью. Бледно-зеленые и на вкус никакие — ни сладкие, ни горькие. Так, мокрая растительность.

На экране перед Джонасом мелькали пакеты, брошенные наугад, драки, кровь, текущая из носов, безумный бег тех, кому удалось заполучить пакет и крепко прижать его к груди, погоня, снова драки и снова кровь. Он пожал плечами и повернулся к монитору спиной.

Словно не смотреть было то же самое, что не видеть.

— Зачем все эти нелепые Правила?

Ночи тянулись бесконечно. На экране было все то же, что и днем, только дети, обессилевшие за день, спали, а не хулиганили. Но и по ночам приходилось по очереди нести вахту и наблюдать за Лагерем, чтобы вовремя уловить между плывущими по темному экрану полосами малейший намек на подозрительное движение. Рубен объяснил Джонасу, чего надо опасаться: Колонии могут ворваться в Лагерь в поисках свежего мяса.

— Ну, вообще-то такого еще никогда не случалось, но может и случиться.

— В каком смысле — «свежее мясо»? — не понял Джонас.

— Ну, скажем так, свежие руки. Дешевая рабочая сила. А их же еще могут использовать не по назначению… так сказать, в иных целях…

На этом разговор оборвался.

Но Джонас все равно не мог понять, для чего нужны Правила Громкоговорителя. Зачем пугать и без того напуганных детей дурацкими требованиями, которые все равно никто не собирается выполнять? Неужели мало того, что дети голодны и подавлены и о них никто не заботится, что они предоставлены сами себе и в любую минуту рискуют пасть жертвами неведомых болезней или более сильных собратьев?

— Но ты же сам говорил о школах, так? А в школах правила были, еще какие! — и Рубен поерзал на стуле, как изнывающий от скуки школьник.

— Да, но в тех правилах был смысл. Здесь же всем плевать, вырастут ли эти дети грамотными, воспитанными людьми. Там хотя бы заботились о том, чтобы они знали, как вести себя в обществе, не отрыгивали за столом, умели бы пользоваться кучей разных столовых приборов и, стоя на табурете, читали бы по команде стихи наизусть. А тут главная задача — остаться в живых. — Джонас поморщился, как от боли.

Рубен удивленно взглянул на напарника снизу вверх.