Лесовичка - Лидия Чарская Страница 38

— Ей бежать надо, Ларисе… К бабушке… в Петербург… просто бежать, — сказала Ксаня.

— Да как бежать-то?.. Как бежать, скажи! — волнуясь и трепеща от неожиданно задуманного плана, зашептали девочки. — Ведь мы на замке день и ночь… За нами следят: Назимов в передней, внизу дворник у ворот, в черных сенях мальчишки на побегушках… Как бежать-то?

— Через сад надо… Мимо белой руины, через забор, а там ей помогут и к бабушке добраться… — глухо и трепетно срывалось с губ Ксани.

— Помогут? Кто поможет?

— Помогут… Я знаю, что помогут… У меня есть знакомый гимназист… Он к тому времени вернется в город и поможет… Только письмо надо, письмо… В руину… Да… Да… А письмо я напишу сейчас.

Сказав это, Ксаня вдруг обернулась, неожиданно схватила за руку Мирскую и сказала твердым голосом:

— Если ты выдашь, если проболтаешься своей Уленьке, берегись тогда!

Что-то страшное загорелось в глубине ее черных глаз. Страшное, неумолимое, злое.

Юлия вздрогнула, побледнела и забожилась на образ с теплющейся перед ним лампадой именем угодников святых, что будет молчать.

— Хорошо! — угрюмо бросила Ксаня, — а ты, Ларенька, не горюй. Переправят тебя к бабушке и к жениху, — добавила она на ухо Ларисе.

Та молча благодарно вскинула на нее глазами.

— А теперь, девоньки, пировать давайте! — прервала тяжелую сцену Машенька Косолапова, — смерть есть хочется, животики подвело.

— Ну, ладно… Давайте… Спасется Ларенька от иночества, славно будет; не спасется — нагорюемся, наплачемся после… А пока не будем портить праздника, — произнесла умышленно весело, наскоро вытирая слезы, еще блестевшие на глазах, Линсарова.

— Глядите, девочки, Змейка кружится!.. — послышался чей-то возглас.

Девочки живо обернулись. Все, даже печальная Лариса, на мгновенье позабыли свое горе. Любопытством и оживлением зажглись молодые глаза.

Посреди спальни, разметав косы вдоль спины, кружилась Змейка. Ее белая сорочка до пят, распущенные волосы, бледное, возбужденное лицо и странно вдохновенным экстазом горящие зеленые глаза — все поражало в Змейке.

Сначала Зоя Дар кружилась тихо, плавно. Но вот быстрее и резче с каждой секундой становились ее движения. Рассыпались пушистым сиянием пепельные кудри, зеленые огни, сверкая, переливались в огромных, неимоверно расширенных теперь глазах. Змейка Дар вертелась, как волчок, вся тонкая, гибкая, недаром носившая прозвище змейки. Мелькали кудри, мелькали белые ножки, тонкое, побледневшее личико и глаза, зеленые русалочьи глаза…

Она остановилась неожиданно, быстро, прежде чем кто-либо из присутствующих мог ожидать этого, и тяжело дыша, смотрела на всех, никого не видя, красивая, но бледная и словно недовольная чем-то.

— Сейчас начнет пророчествовать! — и Лариса первая бросилась к ней.

— Скажи, Змейка, буду я монахиней?

— Нет! — глухо и хрипло сорвалось с уст Змейки.

— А я? — спросила Игранова, выступая вперед.

— Нет! Тебя ждет счастье.

— А я? — и маленькая Соболева выглянула из-за спины Ларисы.

— Ты… ты уйдешь от нас Христовой невестой. Через год, нет, больше, через три года, — с усилием роняла Змейка.

— А она? А она? А Ксаня?

И десятки рук выдвинули вперед лесовичку.

— Она… она… — Змейка сделала невероятное усилие над собою, чтобы договорить задохшимся голосом: — она найдет еще в жизни самое дорогое! Са-мо-е до-ро-го-е!

И повалилась, почти лишившись чувств, на кровать.

— С ней всегда так: покружится-покружится, предскажет, а потом ей дурно… — таинственно сообщила Лариса Ксане. — Дайте ей выспаться хорошенько, — повелительным тоном приказала она остальным.

— Девочки! Да что же это? Идите есть, милые. Паштет из щуки прислал тятя, просто объедение.

И Машенька Косолапова, с вымазанной каким-то удивительным грибным соусом рожицей, словно из-под земли выросла перед всеми.

— И правда, пировать пойдемте! — подхватила Игранова, довольная уже одним тем, что ее королеву не ждет иноческий клобук, по словам прорицательницы Змейки.

Составили несколько ночных столиков рядом, покрыли их салфеткой, расставили яства, и пир начался.

— Девочки, милые! А ночь-то сегодня какая! В эту ночь всякая нечисть на землю сходит и бродит между людьми, — таинственно сообщила Юлия Мирская, тщательно очищая мандарин.

— Ну, вот еще! Вы со своей Уленькой чего не выдумаете! — с набитым паштетом ртом отозвалась Игранова.

— Эта ночь великая! В эту ночь Христос родился! — певуче произнесла Соболева, повергнутая предсказанием Змейки в какое-то сладостно-печальное настроение.

— В эту ночь страхи рассказывать принято, — отозвалась Паня Старина.

— И то, девочки, давайте рассказывать… — предложила, внезапно оживляясь, королева.

— Давайте, давайте!.. А только кому начинать? — зашумели кругом девочки, большие охотницы до всяких «страхов».

— Маркиза пусть начинает! Начинай, Иннуша! Что это ты от всех удаляешься? Расскажи!.. Ты говорить хорошо умеешь, как взрослая… послышались молящие возгласы монастырок.

Серебряная головка маркизы отпрянула от окна. Всегда тихая, задумчивая девочка и теперь осталась верна себе. Отделившись незаметно от пирующих подруг и прильнув к стеклу своей оригинальной серебряной головкой, она смотрела на небо, на яркую, огнистую Вифлеемскую звезду.

— Расскажи! Расскажи, маркиза! — пристали к ней девочки.

— Да что же рассказать вам, душенька? — прозвучал ее кроткий голосок. — Лучше о княгинином спектакле да о елке поговорим. Ведь не за горами то и другое. Вот заставят нас роли учить… Поведут нас на репетиции… Наступит вечер… Елку у княгини зажгут… Гости съедутся… И мы играть будем опять то, что княгиня выдумает… Про Юдифь и Олоферна или про Агарь в пустыне…

— Нет, Юдифь и Агарь раньше были… Теперь про Руфь или про Исаака будет! — поправила ее Линсарова. — Ну, да это после узнаем… Лучше ты что-нибудь расскажи нам, Инночка.

Маркиза задумалась, поникла серебряной головкой. Что-то странное, неуловимое промелькнуло в ее лице. Морщинки набежали на ее детски серьезный лоб и придали лицу еще более недетское выражение.

— Хорошо, — произнесла она, — расскажу вам, слушайте.

И бесшумно опустилась в круг затихших подруг.

РАССКАЗ МАРКИЗЫ

Мама с маленькой Инночкой жила на самом краю города, там, где кончались последние ряды толкучки (рынка) и где тянулись большие сараи, когда-то служившие для склада дров, теперь обветшалые, старые, никому не нужные. Отец Инны был сторожем прилегавших к этим сараям провиантских магазинов. Жили они только трое: папа, мама и Инночка. Папа служил раньше в управляющих у одного помещика, но помещик разорился, и Инночкиному папе предложили место сторожа. Он его и взял. Тем охотнее взял, что давало ему это место небольшой домик на самом краю города, состоящий из двух комнат: одной наверху и одной внизу с прилегающей к ним крошечной кухней. В версте от домика шумел лес. До города было тоже с версту, если не больше. Домик стоял в глухом месте, и люди часто говорили, что надо оставить сторожу это жилье, что неспокойно в лесу, что там «пошаливают». Но сторож все не решался покинуть уютную избушку и перевезти больную жену (мать Инночки давно страдала сильным ревматизмом) в какое-нибудь сырое подвальное помещение в городе. На более удобное и гигиеничное у них не хватало средств. Маленькая семья жила тихо, мирно и уютно. У них были накоплены кой-какие деньжонки, и они не терпели нужды. Безбедно и славно жилось.