Мушкетер и фея - Владислав Крапивин Страница 31

Джонни брел руки в карманы, голова ниже плеч. Настроение было сами понимаете какое. Правда, главное он успел: сказал со сцены о гаражах. Но какой скандальный конец!..

Хорошо, хоть Катька этого не видела, она до завтра уехала к дедушке. Но другие-то видели! А ведь среди этих других были не только друзья…

— Эй, артист!

Джонни рывком обернулся. Оказалось, его догонял Шпуня — давний и прочный недруг. Шпуня улыбался.

— Привет, Джонни! А ты правда как народный артист выступал. Только в конце непонятно: фьють — ножки дрыгнулись и нет человека. Фокус, как у Кио… — Шпуня еще сильнее растянул свою безобразную, глупую, ехидную, гнусную и отвратительную улыбку и спросил: — А может, тебе от волненья кой-куда захотелось? Если брюхо болит, ждать, конечно, не будешь…

Отвечать на это было нечего, и Джонни приступил к действиям. Без слов. Он сделал красивый выпад, целясь кулаком точно в нос противника. Этот прием не раз помогал ему сбить со Шпуни лишнее нахальство. Но если не везет, так не везет! Джонни наткнулся на встречную атаку. Ему показалось, что в левом глазу вспыхнул бенгальский огонь. "Ох и синяк будет", — мельком подумал он и ухватил Шпуню за рубашку. Тот дал подножку, и оба покатились в неогороженный газон, где вместе с тощими цветами росла буйная уличная трава…

Сначала бой шел на равных, но скоро Джонни почему-то оказался лежащим на спине, а Шпуня, радостно сопя, сидел у него на груди. Джонни приготовился садануть его по хребту коленом и вдруг услыхал:

— Стоп! Нарушение правил!

Шпуню сдуло, как семя одуванчика. Только простучали затихающей дробью его подошвы. А над собой Джонни увидел Бориса Ивановича.

Директор поставил Джонни на тротуар и осторожно вынул из его кудрей щепочки и сухие стебельки. Потом заметил:

— Хорошо он тебя припечатал. И уложил как миленького…

— Он?! Уложил?! — взвинтился Джонни. — Да это у меня прием такой: сперва поддамся, а потом… Он бы сейчас уже носом в траве копался! Ну почему вы не даете ничего довести до конца?

— Дорогой мой! Значит, я должен идти мимо, когда два ненаглядных питомца вверенной мне школы сцепились, как гладиаторы на арене Колизея?.. Впрочем, второго я не разглядел. Ты его знаешь?

— Еще бы, — хмуро откликнулся Джонни.

— А кто это?

Джонни поднял на директора взгляд. В Джонниных глазах (в правом — большом и ясном и в левом — слегка заплывшем) было безграничное изумление: неужели ему, Джонни Воробьеву, предлагают стать ябедой?

— Ну-ну, — смутился Борис Иванович. — Ценю твое благородство. — Но скажи, тебе не кажется, что столько подвигов для одного дня — это чересчур?

— В самый раз, — буркнул Джонни, заправляя под ремешок парадную рубашку, которая была уже непарадная.

— Воробьев, — со вздохом сказал Борис Иванович. — Во мне крепнет желание обстоятельно побеседовать с твоими родителями.

— Вы в отпуске, — напомнил Джонни. — Вы сейчас не директор, а частное лицо.

— Да, верно… Что ж, это избавляет тебя от крупных неприятностей. На время…

Но судьба не избавила Джонни от неприятностей. Даже на время. Была суббота, и мама с папой оказались дома. Увидев сына с могучим синяком и в потрепанном состоянии, мама стала деловито капать себе валерьянку, а папа заходил по комнате и сказал:

— Опять… Какие же объяснения ты дашь на этот раз?

— Он первый начал, — сообщил Джонни, трогая синяк. Шпунины кулаки были небольшие, но очень твердые, и под глазом сильно болело.

— Ах, первый! — воскликнул папа. — Этот злодей подошел к моему сыну и ни с того ни с сего трахнул его по глазу!.. Так это понимать?

— По глазу — это уже потом, — уточнил Джонни.

— Но все-таки драку начал не ты? — спросил папа с надеждой и сомнением.

Джонни не стал унижаться до лжи. Просто сказал:

— А чего он каждый раз дразнится?

— Ах, он дразнится!.. А ты дерешься! То есть на слова отвечаешь кулаками!.. Неужели ты до сих пор не уяснил, что человек, который надеется лишь на грубую силу, никогда не станет культурным членом общества? Имей в виду, что агрессивность характера совершенно не способствует становлению гармонично развитой личности…

Джонни опять потрогал синяк и вздохнул:

— Ты, папа, говоришь, как этот…

— Кто?

— Ну, этот… сейчас вспомню. Греческое слово… Де… де… де…

— Демосфен? — спросил слегка польщенный отец.

— А это кто?

— Знаменитый оратор в древней Греции…

— Нет, не то. Похоже на "педагога". А, вспомнил! Де-ма-гог.

Воробьев-старший тихо икнул и оторопело уставился на сына. Мама стала капать валерьянку на свою белую юбку.

— Это ты мне? Своему родному отцу? — тонким голосом произнес наконец папа.

Джонни слегка струхнул.

— А что? Это же приличное слово. Научное. Мне его Борис Иванович сказал.

— Так это он сказал тебе! — взорвался отец. — Потому что ты в самом деле демагог, разгильдяй, уличный пират, бич школы и несчастье родителей!

На "несчастье родителей" Джонни обиделся. Он хотел даже возразить, что не сам себя воспитывал, а именно родители, но не успел. Появилась Вера Сергеевна. Она свистела от гнева, как перекипевшая кофеварка.

И все пошло снова…

Наконец пана грозно сообщил:

— Довольно? Терпение у меня лопнуло!

Терпение Воробьева-старшего лопалось довольно часто. Как правило, это не приносило Джонни заметных неприятностей. Но сегодня оно лопнуло окончательно. Поэтому Джонни будет сидеть дома до тех пор, пока не перевоспитается. Или по крайней мере два дня… Да, два дня он и носу не высунет на улицу! Будет заперт в этой комнате до понедельника! Где ключи от внутренних дверей? Почему в этом доме ничего никогда нельзя найти?

Мама с папой стали шарить по ящикам стола. Вера Сергеевна давала советы, где лучше искать. Джонни стоял посреди комнаты и молча наблюдал за этой суетой. Он считал ее неразумной по двум причинам. Во-первых, все старые ключи он давно отдал братьям Дориным, которые строили электронную модель марсианского ящера и собирали для деталей всяческую металлическую дребедень. Во-вторых, если арестанта запрут в этой комнате, где семья будет смотреть телевизор?

Наконец Джонни пожалел родителей и снисходительно сказал:

— Папа, зачем столько хлопот? По-моему, достаточно взять с меня слово, что я никуда не уйду.

— А ты дашь? — неуверенно спросил отец.

— Что же делать… — печально отозвался Джонни.

Он знал по опыту, что синяк все равно продержится не менее двух дней.

Вообще-то Джонни не стеснялся боевых отметин, однако ходить с "блямбой", полученной от Шпуни, было унизительно.