Валя offline - Анна Никольская Страница 31

Сейчас, когда я вспоминаю тот далёкий январский день, у меня внутри кто-то зажигает маленькую лампочку. А за окошком метель и ночь… Такая светлая грусть на душе, знаете? От которой щемит сердце, и на лице заметная одному тебе улыбка — она тоже изнутри.

Но тогда, конечно, я не знала, что это море и этот берег, окутанные клочковатым туманом, останутся со мной на всю жизнь. С растрёпанной шевелюрой прошлогодней травы. С гранитными перекатами волн. С запропастившимся куда-то горизонтом. С криками птиц где-то далеко-далеко: «Гарр-грарр!» С тяжёлыми толчками ветра в спину. Потом я буду помнить всё это как счастье. Ощущать в этих метущихся мгновениях моего детства неистовые прорывы вечности в нашу короткую, как мизинец, человеческую жизнь.

* * *

В тот день я снова отделилась от себя, от своей оболочки и стала способна чувствовать за других. Душа шевелилась от боли, растревоженная и чуткая, как кошачий хвост. За маму, за Динку, за Максима, за папу, даже за Коконова Петра Сергеевича… И эта способность сочувствовать наделила меня необычайной силой — силой понимания и прощения, от которой в мире вся доброта.

В тот день я увидела наконец Морскую птицу.

Она всё-таки прилетела, бабушка меня не обманула.

Склонив голову набок, птица внимательно смотрела на меня своими серыми человеческими глазами — на маленькую меня, стоящую у самого края. На бесконечно маленькую частичку страдающего человечества — жалкую, смешную, потерянную и без капельки надежды.

Почему она прилетела именно ко мне?

Морская птица подставила мне свою широкую спину и, подсадив на большое гладкое крыло, взлетела. А я взлетела вместе с ней.

Мы летели среди грозовых туч, касаясь их влажных ноздреватых боков. Со всех сторон на нас сыпался дождь — ледяной и колкий. Кто-то сверху просеивал его сквозь мелкое сито. Дождевые колючки втыкались морю в толстый живот, проваливаясь в его бездонное чрево. Море ворочалось, перекатывалось с бока на бок, ему было щекотно. А вдалеке, у горизонта, гигантские белые старухи без лиц метали друг в друга молнии.

Мы летели низко над морем — гранитным и хмурым, с обрывками мыльной пены. В нём купался исполинский малыш Пантагрюэль, и я помахала ему рукой. Мы летели так низко, что я могла потрогать шершавую спину моря, протянув к нему руку. Другой я крепко держалась за гладкую, тёплую шею птицы.

А потом мы нырнули! Вспороли бурлящую солёную толщу! Я даже рот не успела закрыть! До сих пор помню этот вкус — вкус укропного рассола, в котором мама замачивала на ночь огурцы. Горьковатый вкус моря. Мы летели на дно, как летит космическая ракета — гладкая и блестящая, вокруг нас роились мириады пузырьков. В них сидели крошечные карлики и что-то яростно, беззвучно кричали — я не могла их расслышать. Слишком громко свистел в ушах ветер — под водой ветры дуют гораздо сильнее, чем на земле.

Кажется, в какой-то момент я всё же вернулась в себя и выдохнула:

— Нет. Это всё неправда. Это сон.

Но в тот же миг вместе с шумом ветра и грохотом моря внутрь меня проникла какая-то необычайная лёгкость. Словно меня вдруг взяли и погрузили в волшебный раствор, где ты можешь быть кем угодно — любым человеком! Или нет — меня перенесли в другой мир! В мир, где возможно всё: летать, смеяться, жить в пещерах, орать во всё горло, бегать нагишом! В мир, где нет мамы с её нотациями, где нет папиных укоризненных взглядов, и не нужно, не нужно всё время напрягаться, чтобы вспомнить, что тут можно, а что нельзя. Можно всё! Скажешь что-то — и оно тут же сбудется.

«И сказал Бог: да будет твердь посреди воды — и стало так».

Как будто весь мир — это моя игрушка. Только моя! И никакие законы мне не писаны, и я сама себе закон.

Мы плыли долго, очень долго — хотя такие моменты измеряются не минутами, а ударами сердца. Когда мы опустились на дно, наш путь осветили электрические рыбы с лицами как у людей. Они улыбались нам, гордясь своими острыми зубами, но я их не боялась. Рядом с Морской птицей, с моим Богом, которому я молилась столько раз, мне было нестрашно и очень спокойно. Она вдруг спросила меня:

— Чего ты хочешь?

Я знала, что могу попросить всё, что угодно. И это сбудется.

— Я хочу, чтобы мы… — начала я.

— Погоди, не торопись с ответом.

Птица смотрела на меня очень серьёзно.

Сейчас мне кажется, что её маленький аккуратный рот, так похожий на человеческий, вообще не умел улыбаться.

Время преломилось, моя жизнь растянулась на миллионы жизней других людей. Прошла, наверное, целая тысяча световых лет, прежде чем я повторила то, что повторила бы даже во сне, будь всё это сном. За долгие годы ожидания и надежд эта моя мечта срослась со всем моим существом.

— Я хочу, чтобы мы жили все вместе. Мама, папа, бабушка и я.

На душе у меня была стеклянная прозрачность и тишина.

Тихо и медленно падал снег.

* * *

Всё-таки у Лизы удивительные глаза. Они как будто умеют дышать, жить сами по себе. Отдельно.

— Перед тем как родиться, ты миллиард лет живёшь в вакууме, — говорит Лиза.

— Правда? — я поражена.

— Да. И после того как умрёшь, будет то же самое. Жизнь — это всего-то маленькая передышка. Глоточек воздуха между вакуумом до и после.

— А кто тогда мы?

— А мы — героини.

— Сказки?