Золотое колечко на границе тьмы - Владислав Крапивин Страница 3

Я не старался идти прежней дорогой, просто хотел выбраться на лестницу, ведущую к моей улице на Зеленой горке. Но так или иначе оказался на Ленькиной улице. Я узнал ее по двум заметным тополям. Потом я увидел и самого Леньку. Он прислонил к тополю велосипед и звякал ключом по передней оси.

— Опять авария? — спросил я.

Он глянул через плечо и улыбнулся, будто ждал меня.

— Да нет, конуса подтягивал. Ленька опустил в сумку ключ и мельком, но с любопытством взглянул на мои разбухшие карманы. Я испытывал к этому человеку полное доверие и, не боясь насмешки, протянул на ладони несколько своих трофеев.

— У, какой был зверюга, — с уважением заметил Ленька, увидев клешню. Оценил он и патронные гильзы: — Наши, от старого автомата. Знаете, были такие с круглыми магазинами? — К черепкам он отнесся без интереса, а про самый большой, с загадочными буквами МАК, сказал: — Это не очень старинный, он от черепицы. Есть такая, на старых домах.

Кажется, мои уши приобрели цвет этой самой черепицы. Ведь я до сих пор был уверен, что отыскал обломок древнего изделия времен римского владычества. «Изделие» полетело в траву. Ленька понял мое смущение и торопливо предложил:

— А хотите рапану?

Я не понял. Я решил, что он хочет чем-то угостить меня. Но Ленька из кармана (тоже изрядно оттопыренного) извлек раковину. Она была круглая, завитая, размером с мой кулак. Серая, бородавчатая. Но внутри она блестела чистым, розовато-оранжевым лаком с перламутровыми разводами.

Конечно, я очень хотел такую раковину. Так хотел, что даже из вежливости не стал отказываться.

— Она шумит, — ласково сказал Ленька. — Вы послушайте…

Я поднес раковину к уху. Из глубины ее наплывал тихий звенящий шум. Ленька ревниво следил: слышу ли?

— Шумит, — сказал я.

— Это не море, — объяснил он с легким вздохом. — Это кровь в ушах звенит. Но все равно похоже, верно?

— Еще бы, — сказал я, разглядывая рапану. В глубине ее от вечернего солнца" загорался желтый огонек. — Я и не знал, что есть такие…

— Говорят, они после войны развелись, — откликнулся Ленька. — Немецкие подводные лодки занесли их в Черное море… А может быть, какие-нибудь другие корабли.

Раковина была тяжелая и теплая. Я рассматривал ее, покачивая на ладони. И не знаю, почему так получилось: подвел какой-то мускул или нерв — ладонь вздрогнула слишком сильно, и раковина соскользнула.

Прежде чем рапана долетела до земли, я представил, как на плитах тротуара она рассыплется на осколки. И погаснет ее желтый огонек, и оборвется шум. Так бы и случилось, но Ленька успел подставить ногу. Раковина мягко ударилась о коричневые ремешки сандалии и невредимая откатилась по твердому песчанику.

Мы тихонько вздохнули и посмотрели друг на друга. Потом я поднял рапану. На ней не было даже трещинки.

— Не ушиб ногу?

— Не-ет, — небрежно ответил Ленька и покачал ступней.

Только сейчас я понял, что он в новой обуви — в кожаных плетеных босоножках.

— В таких уж не погоняешь банку, — сказал я просто так, чтобы не угас разговор.

Ленька чуть улыбнулся, глядя в сторону, потом коротко и серьезно взглянул на меня.

— Да я не гонял… Я так сказал, просто… Ну, понимаете, не всегда ведь будешь все объяснять.

— Конечно, — вздохнул я с легкой обидой на его недоверие.

Но у Леньки не было недоверия. По крайней мере теперь. Он объяснил со скрытой улыбкой:

— Это они оторвали, когда искали один тайный документ. Это игра такая. Я спрятал, а они угадывали, где спрятано. Я думал, не угадают, прибил вчера под подошву, а они догадались, ну и пришлось отрывать…

—«Они» — это кто? Твои октябрята?

— Ну да…

Я засмеялся:

— Слушай, а не оторвут они тебе когда-нибудь голову? Видно, люди это скорые и решительные.

— Нет, — уверенно ответил он. — Не оторвут, если я не разрешу… А сегодня игра такая, — повторил он. — Они искали документ, чтобы знать, что будем делать в воскресенье.

— Узнали?

— Конечно, раз нашли.

— А ты бы его зашифровал еще для интереса.

— А там нечего зашифровывать. Вот… — Он вытащил из кармана мятый бумажный прямоугольничек, широко закрашенный по краям синими чернилами.

— И это все? — удивился я.

— Да…

— Какой-то тайный знак?

Тогда слегка удивился Ленька.

— Это же флаг отхода. Разве вы не знаете? Это значит, что пора собираться в дорогу. У нас будет поход.

Я тогда еще не командовал морским отрядом «Каравелла», не разбирался во флотских сигналах и не знал, что такое флаг отхода.

— Это буква «П» в Международном своде сигналов, — объяснил Ленька. — Такой флаг поднимают на кораблях, когда они собираются уходить в море. Разве вы не видели?

— Нет… Я еще Очень многого не видел. Я первый день у моря. Так уж получилось…

— Ну, вы еще увидите! — весело пообещал Ленька.

…Он оказался прав. Эти флаги я увидел на следующее утро над большими теплоходами на Северном рейде. Синие флаги с белыми прямоугольниками в центре. Они рвались по ветру отчаянно и весело, и сразу становилось ясно, что у моря не кончаются, а только начинаются дороги.

Ленькину раковину я не сохранил. Она перепуталась с другими, которые в те дни выловил в Артиллерийской бухте (тогда там на месте нынешних пассажирских причалов еще торчали деревянные зеленые сваи, а на высоком берегу не было ни похожего на корабль Института биологии южных морей, ни белого громадного обелиска). Потом я все эти раковины раздарил дома знакомым мальчишкам. И не жаль было. У меня сохранилось более ценное — память о первом дне в Севастополе и о двух встречах с Ленькой.

Он был первым человеком, с которым я познакомился в этом городе. Впрочем, была еще старушка, хозяйка комнаты, но она думала о квартирной плате, а Ленька был бескорыстен в стремлении разделить со мной свои радости.

Больше встретиться с Ленькой мне не пришлось. Но сейчас кажется, что я виделся с ним еще много-много раз. Потому что потом я встречал множество мальчишек, чем-то похожих на Леньку, Чем? Пожалуй, вот этой готовностью обрадовать другого человека. И еще — умением дружить. И любить свое море. И свой город…

Я их всегда считал своими товарищами, этих севастопольских мальчишек. Не только тех, с кем знаком давно и прочно. Даже тех, кто меня не знает.

Например, как эти двое…

Я уже не раз видел их здесь, на утренней улице. И хорошо запомнил. Один всегда спускается с крыльца двухэтажного дома, второй выходит из-под арки рядом с крыльцом.

Они, скорее всего, четвероклассники. Один — коренастенький, невысокий, неторопливый. С короткой белобрысой челкой, пухлыми губами в трещинках и с носом-сапожком. На нем довольно мятые серые брюки с вытертыми добела коленями и оттопыренными карманами, а поверх пионерской рубашки — вязаная синяя безрукавка. У желтой сумки длинный ремень, но мальчик не надевает его на плечо, а держит ремень в руке, и сумка почти волочится по тротуару.