Библия в СМСках - Ая эН Страница 3

Без четверти час. Почему они не звонят? Вот гады! Просто безобразие. Сказали четко – после двенадцати. Но уже почти час дня! Такие деньги с пациентов гребут, и ничего не могут сделать вовремя! Может, они позвонили детям? Вере Игнатьевне почему-то не приходило в голову, что ее «дети» – сын и невестка – живут в Америке, и даже если врачу пришло в голову им позвонить, он не стал бы делать это в час дня, учитывая разницу во времени между Москвой и Чикаго. А вообще, интересно: как именно мысли «приходят в голову»? Если верить нейрофизиологам…

Может быть, врачиха позвонила внукам: Еве – нет, она еще ребенок, у врачихи и телефона ее нет, а вот Максу могла.

– Любуня…

– Да, Вер-гнатьна!

– Ты это… ты вот что. Загляни-ка в холодильник. Там нам этого… творога не надо купить?

Любуня послушно потопала к холодильнику. Видно, она возилась на кухне, потому что долго ждать не пришлось.

– Есть пачка. И еще этих взбитых полно. С джемами.

– Ну, это для Евки, это не в счет. Кстати, она там не звонила?

– Кому, мне?!

Четырнадцатилетняя Ева и бабушке родной звонила только когда деньги нужны были. А уж Любе…

– А Макс не звонил?

– А чего ему сегодня из Италии звонить? Они же завтра прилетают. Небось отдыхает там последний денек-то со своей… френдой. На полную катушку.

– Всем бы вам только развлекаться! – взорвалась вдруг Вигнатя. – И что это за словечко – «френда»?

Любовь Антоновна потеряла дар речи. Это она-то развлекается? Нет, конечно, ей грех жаловаться – живет, как за пазухой и сыр в масле, и работы немного – у других горничных бывает не продохнуть, но… Но она честно выполняет все обязанности, и они же с Вигнатей просто как родные, давно уже так, и… пип, пип, пип! Хозяйка, она же старая подруга, бросила трубку. Любуня шумно вздохнула и оглядела просторную, заставленную всякой всячиной кухню. Посуда вымыта. Обед почти готов. Пожалуй, надо бы заняться огурцами. Последние в этом сезоне, жалко, если пропадут…

Вера Игнатьевна посмотрела на часы. Двенадцать пятьдесят одна.

– Гургл-гургл-гурлым?

– Надо было Богу остановиться на птицах! – объявила она голубю. – И не создавать такую сволочь, как человек! Иди сюда, мой славненький, я тебя покормлю. Мне-то уже не нужно…

Голубь вразвалочку подошел, поскольку второй хлебец рассыпался у Вигнати прямо возле ног.

Жизнь прошла мимо. Удачная она была или не очень – какая разница? Все кончено. В любом случае все кончено. Даже если результат биопсии будет отрицательным, это почти ничего не меняет. Семьдесят два, это само по себе – приговор. Почему раньше она об этом не задумывалась?! Непостижимо…

– Гурлым!

Семьдесят два года и два месяца. И рак. Даже операцию в таком возрасте делать опасно. Кошмар. Что осталось успеть? Накормить голубя. Подписать бумаги у юриста, чтобы у детей после ее смерти не возникло никаких проблем. Выбросить старые вещи, чтобы никому не пришлось рыться в том, в чем не стоит рыться. Стереть с компа несколько глупых переписок с бывшим другом бывшей одноклассницы.

– Гурлым! Ну гурлым же! – сказал голубь, но его никто не услышал, кроме второго голубя, непонятно в какой момент появившегося у скамейки с застывшей леди.

Потом фотографии. Надо уничтожить все плохие фотографии. Оставить несколько самых удачных – пусть потомки знают, какая у них была замечательная прабабушка. Оставить ту фотку, на горных лыжах, когда они в последний раз были с мужем в… в последний раз… в последний… в самый последний… Вигнатя хлюпнула носом, сгорбилась и выронила из рук оставшиеся не раскрошенными хлебцы. Голуби – их уже было три – испуганно вспорхнули, но отлетели недалеко: самый храбрый – на полметра, самый пугливый – на ближайшую ветку нависшего над скамейкой дерева…

Врачиха позвонила в половине второго, когда Вигнатя уже не хлюпала носом, а стеклянно, оловянно и деревянно смотрела в дрожащий от испаряющийся влаги воздух.

– Вера Игнатьевна? Могу вас обрадовать, голубушка. У вас все в полном порядке. Результат анализа, как мы и предполагали, отрицательный. Так что живите еще в свое удовольствие сто лет, а хотите – так и все двести!..Что? Нет, никаких таблеток не надо. Никакой химиотерапии, никаких физио. Я же говорю: результат отрицательный… Нет, мы не ошиблись… Вера Игнатьевна! Вы можете повторить анализ в любой другой клинике, но я уверяю вас, в этом нет ни малейшей необходимости. Вспомните, это ведь вы настояли на анализе? Что касается меня как специалиста и моих коллег – у нас и раньше не было ни малейших сомнений в доброкачественности вашей родинки, но чтобы вас успокоить, мы…

– Вы меня вполне успокоили, Марина Александровна!

– Алексеевна…

– Извиняюсь. Алексеевна. У меня точно все в порядке?

– В полнейшем. Сто лет проживете безо всяких забот.

– Сто лет в моем возрасте не живут, – сухо возразила Вигнатя.

Врачиха рассмеялась:

– Но еще девяносто девять – вполне возможно! При нынешнем уровне жизни и медицины…

Женщины с фальшивой теплотой распрощались.

– Надо было Богу остановиться на птицах! – повторила Вигнатя голубям. – «При

нынешнем уровне медицины…» Алексеевна она! Стерва она, каких мало! Каких много! Каких – навалом!

Вера Игнатьевна почему-то чувствовала себя жестоко обманутой. Она понимала, что должна чувствовать «невыразимую легкость бытия», радость и полноту жизни, «гору с плеч» и проч, и проч, и тэдэ. Но кроме раздражения почему-то ровным счетом ничего не испытывалось, точнее – не хотело испытываться. Ежедневник теперь можно было убрать в сумку. Неотложных дел на ближайшее время не предвиделось. Убрать ежедневник так просто не получилось. Один из голубей ухитрился на него нагадить. Пришлось вскрывать пачку с платочками и приводить книжку в порядок.

– Кыш отсюда!

– Гургл-гм?

– Управы на вас нет! Мало на земле гадов, еще и вы гадите!

Жизнь бодро прошла мимо в обратном направлении. На ней были все те же полосатые ресницы – ставшая дальнозоркой Вигнатя отлично их разглядела и в прошлый раз – а к сумочке добавился рюкзак для роликов, тяжеленький, явно с роликами. Вигнатю она и в этот раз не заметила. Два голубя из трех вспорхнули и на бреющем полете скрылись за кустами, в которых утопала скамейка. Вигнатя проводила их взглядом, брезгливо поморщившись. Потом опять посмотрела вслед уходящей по залитой солнцем дороге соседской девочке. «У, филистимлянка!» – со злостью подумала Вигнатя и вдруг очень четко и ясно поняла, что ей надо делать. Что вообще ей надо делать, в жизни, в принципе. Это произошло неожиданно, как открываешь глаза после долгого сна без сновидений. Надо бороться! Надо бороться и сражаться – вот что надо делать! Как Давид!