Егор - Мариэтта Чудакова Страница 3

На самое-то главное, за что все презирали обезьян, указал медведь Балу (а мы выделим это курсивом; и в дальнейшем курсив в цитатах везде будет наш – за исключением специально оговоренных случаях курсива авторов цитат): «Я научил тебя Закону Джунглей – общему для всех народов джунглей, кроме Обезьяньего Народа… У них нет Закона».

Можно смело сказать, что именно книжка про Маугли впервые открыла Егорке глаза на очень важную вещь.

Оказывается, что даже в джунглях, где у всех обитателей совсем разные интересы – пантере Багире и Матери Волчице интересно съесть оленя, а оленю совсем не интересно, чтоб его кто-то ел, – все хищные звери и мирные животные все-таки могут сосуществовать и даже бок о бок растить потомство, каждый свое. Только потому, что все они подчиняются одному неписаному Закону Джунглей.

И только обезьяны не хотят подчиняться никакому вообще закону. Потому и пользуются общим презрением. А сами еще придумали поговорку: «Все джунгли будут думать завтра так, как обезьяны думают сегодня».

То есть хотят уверить себя и других, что у них – свой особый, от всех отличный и, конечно, самый лучший путь. И именно он-то и имеет будущее…

Я не могу вам сказать доподлинно, справедливо ли то, что писал Киплинг, в отношении жизни джунглей, – для этого надо обладать большими специальными знаниями о животном мире. Но точно скажу, что это справедливо в отношении жизни человеческого общества.

Это общество, во-первых, должно подчиняться Закону. А во-вторых, стремиться идти тем путем, эффективность которого уже доказана, а не придумывать изо всех сил свой, особый.

Об этом и сложена известная очень даже хорошая пословица: «Умный учится на чужих ошибках, а глупец – на своих».

…С замиранием сердца читал Егорка о смелости человеческого детеныша. Его поведение точка в точку совпадало с тем, что всегда требует от самого Егора его отец!

«Вообще в нашей семье трусость, даже намек на нее считались самым страшным пороком. Отец прыгает с вышки бассейна, предлагает и мне сделать то же самое. Это приглашение не доставляет мне ни малейшего удовольствия. Однако прыгаю, больно шлепаюсь животом о воду, но делаю вид, что получаю немыслимое наслаждение» (Е. Гайдар. Дни поражений и побед, 1996; далее – только имя автора и год).

В середине 90-х один из журналистов спрашивал Гайдара, боялся ли он чего-либо в детстве. «…О страхах не то что не говорилось, – поясняет взрослый Гайдар, – а даже намеки о них не допускались. Конечно, наверняка чего-то боялся, но чего конкретно – не помню… Культ смелости – он шел от Аркадия Гайдара.

– Что ценилось в вашей семье кроме смелости?

– Знания».

А Маугли не боится ничего, вступает в любой бой: «Он не понимал, что такое страх». Правда, ему помогают в сражениях с опасными обитателями джунглей разные человеческие знания, которых нет у зверей. Знания, доставшиеся ему неизвестно каким путем, – ведь Маугли не успел пообщаться со своими родителями, за что Егорка очень его жалел.

«Ну что ж, – думал Егор, – не иначе как эти знания достались ему генетически». Значение этого слова Егорка, конечно, уже хорошо знал – на то и словари в доме. И правда – в книжке, например, сказано, что «Маугли, как сын лесоруба, многое знал, сам не помня откуда, и умел строить шалаши из хвороста, сам не зная, как это у него получается».

И еще замирало маленькое сердечко Егорки, когда он читал, как Отец Волк или Мать Волчица говорили: «Мы, Волки, – Свободный Народ». Эти два слова – Свободный Народ – действовали на него прямо-таки колдовским образом. Волновали, будоражили.

Он много читал стихов, легко запоминал их наизусть и, читая у Киплинга про Свободный Народ, вспоминал то строчки современного поэта Александра Кушнера:

Затем, что свобода одна —

Достойная жизни подкладка…

а то и самого Пушкина:

Пока свободою горим,

Пока сердца для чести живы…

«Для чести живы…» Егор много думал и над этими словами – правда, мало что придумал. Но они все равно очень и очень задевали его за живое. Тоже сильно волновали.

Потом в «Капитанской дочке» Пушкина прочитали с мамой на первой же странице эпиграф: «Береги честь смолоду». Мама еще так серьезно на него посмотрела. И опять Егорка очень заволновался. Чувствовал, что в этих словах что-то очень важное. Может быть, даже самое важное на свете, без чего совсем невозможно жить. Если ты, конечно, человек, а не свинья под дубом, как в басне Крылова.

А из любимой книжки «Маугли» еще ему нравился почему-то такой вот кусочек: когда Маугли подрос, пришел к людям и одно время жил с ними, то он, усевшись вместе с взрослыми вечером вокруг дерева, слушал старого охотника Балдео. Тот рассказывал «о повадках зверей в джунглях, так что у мальчиков, сидевших вне круга, дух захватывало».

Этот Балдео был большой хвастун и выдумщик. Но те, кто не бывал в джунглях, ему верили – потому что сами-то ничего про джунгли не знали. Егору особенно нравилось, что «Маугли, который, разумеется, хорошо знал то, о чем здесь рассказывали, закрывал лицо руками, чтобы никто не видел, как он смеется. Балдео, положив мушкет на колени, переходил от одной истории к другой, а у Маугли тряслись плечи от смеха».

…И я хочу под большим секретом рассказать читателям этой книги кое-что про то время, когда Егорка был уже давно не Егоркой, а Егором Тимуровичем. И однажды, сидя в президиуме, вел серьезную международную конференцию. Сам он вырос, должна вам сказать, человеком светским, то есть хорошо воспитанным. Он очень вежливо обращался решительно со всеми людьми. В том числе, конечно, и с теми, про недружелюбное отношение которых к нему самому точно знал.

И вот он сидит в президиуме – то есть лицом ко всему залу. А с небольшой трибуны справа от него выступает один его коллега. Про этого коллегу всем хорошо известно, что он ненавидит сумасшедшей ненавистью самого близкого друга Гайдара. А уж заодно и его самого.

И пока этот коллега говорит на тему доклада – все идет хорошо. И вдруг докладчик – почти случайно – упоминает имя объекта своей ненависти…

С этого момента доклад летит под откос. Кажется, что докладчик вообще забыл его тему и у всех на глазах повредился в рассудке. Он только ругательски ругает своего ненавистника (так в русских деревнях называли того, кого не любили), поносит его, как может. Словом, честит на все корки.

А Егора Гайдара это зрелище не злит и даже не раздражает, а очень смешит. Но как светский (то есть, напоминаю, воспитанный) человек он не может, глядя прямо в зал, хохотать над бедолагой открыто. И поэтому сидит, поставив щитком ладонь у рта, чтобы укрыться главным образом от докладчика. И беззвучно смеется. Его смешит такое неприкрытое проявление человеческой слабости. У него просто нет сил удержаться от смеха. И вот так он смеялся до самого конца злополучного доклада – и у него, как у Маугли, тоже тряслись плечи от смеха…