Рыжее знамя упрямства - Владислав Крапивин Страница 25

Я говорю:

"Странный вопрос".

Он пригляделся.

"А-а, это вы… Ну и чего вы хотите?"

Я ему:

"Третий раз объясняю, майор Сидельников. Имена тех, кто активно боролся с молодежью…"

"Активно нарушающей порядок!"

"Да-да, именно. И призванной к порядку путем энергичных действий…"

Он сморщился, будто глотнул вместо водки "Аква минерале".

"Зачем, — говорит, — вам это все надо, товарищ Вострецов?"

Я ему:

" Кто ?"

"Ах, простите! Господин Вострецов! Повторяю: зачем вам это надо? Все эти обострения… Снова статью будете писать?"

"Конечно".

"Пишите, пишите. Только зачем ?"

"Снова странный вопрос. Деньги дадут в газете. Каждый зарабатывает как умеет. Кто-то ловит пацанов на улице и трясет с них штрафы. Кто-то пишет про это статьи и получает гонорары. Второй способ кажется мне благороднее. Впрочем, дело вкуса… И кстати, — говорю, — если с кого-то успели взять денежки без квитанций, советую вернуть. Для чистоты служебной совести…"

"А вы нас не пугайте", — заявляет он. И смотрит на лейтенанта.

"Да упаси Господи, — говорю. — Чем это, майор Сидельников, можно вас испугать?.. Честь имею кланяться. Только вот что. Если сейчас к моему мотоциклу окажется приторочен ручной пулемет или баул с марихуаной, этот номер не пройдет. Ситуация отслеживается…"

"Идите и пишите, — гордо разрешает он. — Пока еще можете …"

Ну, я и пошел. "Скучно жить на этом свете господа", — говорил Николай Васильевич…

— Будешь писать? — спросил Каховский.

— Наверно… Толку, конечно, мало, но и проходить мимо… Я, кстати, недавно уже касался этой туалетной темы…

— Это когда про памятники? — уточнил Кинтель.

— Ну да. Сергей не знает… Перед юбилеем Победы на окраине, на площади Фронтовых бригад, воздвигли очередной монумент. Посрубали во всей округе вековые тополя, снесли домики пенсионеров и установили десятиметровую бронзовую тетю. Нечто среднее между скульптурами Вучетича и скифскими каменными бабами (твоя тема, Серега). Правой рукой держит тетя перед собой, за середину клинка, пятиметровый меч, левой прижимает к подолу рахитичного бесполого ребятенка. Меч похож на великанскую гладильную доску, ребятенок на Горлума из книжки Толкиена… Я и написал, что памятников в городе и без того пруд пруди, в том числе и победителям. И что нынешние памятники — это уже не в честь погибших и победивших, а в честь нынешних чиновников, дабы обессмертить именно их: "Этот монумент установлен при мэре таком-то, при губернаторе таком-то…" И приписал еще, что, если уж некуда деньги девать, построили бы в разных кварталах несколько бесплатных общественных туалетов. А то можно полгорода пройти, и некуда ткнуться, если приспичит. Одна дорога — за угол. Как в воду смотрел…

— Какие были вопли, — с удовольствием вспомнил Кинтель.

— Вопли обычные. "Газету закроем, автору это так не пройдет!"

— "Патриотические силы" пытались даже в суд подать, — напомнил Ромка.

— Ты по-прежнему весело живешь, Данечка, — озабоченно сказал Каховский.

— И рад бы "попечальнее", да… Слушайте, там еще осталось? Ну, плесните наконец. Думаю, теперь уже можно… И Татьяне глоток, чтобы избавилась от стресса… Давайте, ребята. За наши паруса…

4

Около полуночи, когда гости разошлись, притихшую квартиру Вострецовых опять тряхнул телефонный звонок.

— Что еще?! — бедную Татьяну смело с постели. — Кто это?.. О Боже… Хорошо, сейчас. Даня…

Звонила мама Рыжика.

— Даниил Корнеевич. Извините. Но я так беспокоюсь… Начальник "Солнечной Радости" рвет и мечет. Требует от меня официальную телеграмму, что я позволила сыну покинуть лагерь…

— Их можно понять. И начальника, и сына, — лениво сказал Корнеич. У него уже не было сил злиться.

— А где сейчас Прохор?

— У своих друзей-барабанщиков, у Нессоновых. Вполне почтенное семейство. Обещали кормить, лелеять и бдить… Не волнуйтесь, я его вечером навещал.

— Но я не знаю… Так неловко…

— Да чего уж, — слегка злорадно сказал Корнеич.

— Может быть, нам вылететь обратно?

— Вы что, рехнулись?.. Виноват, сорвалось.

— Да, но… что же мне все-таки делать?

— Сейчас объясню… — И Корнеич стал старательно подбирать слова. — Сначала вы с мужем пойдете на пляж. Искупаетесь под бархатными звездами южной ночи. Затем отправитесь на набережную. Насколько помню, там немало всяких баров и кафе. Вы закажете замечательные свежие чебуреки… — он глотнул слюну, — и бутылку белого сухого вина. И спокойно посидите до полуночи, отбросив ненужные стрессы и метания. Затем выспитесь. Утром вы дадите в лагерь телеграмму, что да, я разрешила мальчику вернуться, вещи заберу позже. Затем до полудня проведете время у моря. А в двенадцать часов, по вашему, по сочинскому времени, вы позвоните мне на мобильник, я с Рыжиком… с Прохором то есть, буду на базе. Номер у вас есть?.. Хорошо, пишите… Не волнуйтесь, ищите карандаш, я жду… — Он продиктовал номер и продолжал. — Сыну вы скажете так: "Я ничуть не сержусь, я поняла, что не надо было посылать тебя в лагерь. Я даже горжусь тобой, потому что ты герой, одолел такой путь в ночном лесу. И я буду очень рада, когда вернусь и мы встретимся…" И вот еще что…

— Что? — сказала она непонятным голосом (впрочем, связь неважная, помехи).

— Роза Станиславовна, простите за вмешательство в семейные дела, но… если у вашего мужа есть здравый смысл, он скажет так же.

Она молчала несколько секунд, а эфир удивленно потрескивал.

И потерянно, и в то же время с облегчением несчастная Роза Станиславовна выговорила в трубку:

— Видимо, есть. Поскольку он это уже сказал. Мне…

— Ну и чудесно, — сдержанно возликовал Корнеич. — Приятного отдыха…

— Ой… подождите. А нельзя ли мне позвонить туда, этим… Нессоновым? Поговорить с мальчиком?

— Роза Станиславовна, — тихо взвыл Корнеич. — Как по-вашему, который час? Не в Сочи, а в Преображенске…

— Ой, извините. Я совсем забыла…

— Ваш Прохор сейчас видит десятый сон. Уверен, что хороший…