Тайна графа Эдельмута - Анжелина Мелкумова Страница 23

— Пойми, птичка: для тебя я — чистейший подарок судьбы. Кто ты такая? Сама не знаешь. Из близких — никого. А я… Ха, мне доверяет сам его сиятельство! Я пользуюсь особым его доверием. А?.. Хе-хе. Пойми, ягодка…

Он придвинулся так близко, что Бартоломеус едва удержался, чтобы не вмазать ему по уху.

Но удержался. Мало того — потупив взор, прощебетал как можно смущеннее:

— Хи-хи… что это вы такое говорите. «Особым расположением»? И граф доверяет вам всякие там ключики — например, от потайной дверки, или от… ах, нет!

— Нет, почему же, от лаборатории тоже. — Вилли Швайн важно скрестил ручищи на груди. — Граф доверяет мне ключи от лаборатории — но только мне и больше никому. Он берет меня с собой, когда спускается вниз. Нужно, чтобы кто-то нес факел, пока граф открывает двери — их шесть штук. И кроме того, мне доверяется разжигать жаровню в лаборатории, мешать там порошки всякие и… Впрочем, об этом я не должен говорить.

— Хотела бы я взглянуть одним глазком, одним только глазком на эту лабо… как?.. лабораторию!

— Забудь об этом! — ответ был настолько твердый, что Бартоломеус опешил.

Следующие четверть часа «Жозефина» слезно умоляла — Вилли качал головой, «Жозефина» умоляла — Вилли упирался…

— Пойми, дурочка, не место тебе там. Сама пожалеешь потом, что напросилась. Из любви к тебе не пущу…

И это настолько разжигало любопытство, что под конец Бартоломеус выпалил:

— Требуйте все, что хотите — только один-единственный разочек взглянуть!

— Помолвка в субботу, венчание в воскресенье, — был ответ Вилли Швайна.

Вздохнув, Бартоломеус погрузился в раздумья.

Выходить замуж? Вот уж никогда об этом не думал. Но чего не сделаешь ради того, чтобы добыть волшебные конфеты, заставить Фауля говорить, раскрыть тайну графа Эдельмута и освободить наконец своего доблестного господина из…

А может быть, он и сидит сейчас там, его доблестный господин, в этой ужасной лаборатории?! Скованный по рукам и ногам?! С заткнутым ртом?!

Отерев холодный пот со лба, Бартоломеус повернулся к Вилли.

* * *

— …Дикая мысль! — рычал Вилли Швайн, подгребая к высоким стенам замка. — Дикая мысль! — повторял он, рывком затаскивая лодку на берег.

И уже пробираясь сквозь колючие заросли к потайной дверке, с горечью затряс щетинистой шевелюрой:

— Хочет стать монашкой… Бредни какие. Да знаешь ли ты… Да знаешь ли ты…

— Я с детства мечтала, — смиренно оправдывалась Жозефина, продираясь сквозь заросли следом, — я с детства мечтала стать невестой Христа… Я всегда чувствовала в себе, как бы это вам сказать… — Закатив глаза, девушка мечтательно взглянула в звездное небо.

— Не говори мне эту чушь больше! Слышать ее не желаю! — Прислонившись к поросшей мхом крепостной стене, Вилли сполз на землю. Он выглядел таким подавленным, таким несчастным…

Что у Жозефины сжалось сердце. И был момент, когда она едва не… едва не… Но вовремя спохватилась.

— Ну, что вы. — Протянув руку, Жозефина жалостливо погладила густую копну волос несчастного. — Ну что вы, я вас никак не хотела обидеть. Просто я только-только вспомнила, куда я шла, прежде чем упала в берлогу медведя. Представьте, я направлялась в монастырь Святых Голубиц, чтобы принять постриг!

Волосы у камердинера были жесткие, что твоя щетка. Волосы…

— Святых Голубиц… — потерянно повторял Вилли Швайн. — Принять постриг…

Волосы?! У Жозефины заблестели глаза.

— Забудем все. Вы мне до ужаса симпатичны. И — знаете что? — в знак моей к вам любви (сестринской) подарите мне прядь ваших волос. Я заверну их в платочек, подаренный мне моей матушкой…

— Прядь?.. — непонимающе взглянул Вилли Швайн. — Прядь?..

Вскочив, он: запустил ручищи в свою густую шевелюру.

— Но почему только прядь? — На лице камердинера отразилось крайнее возмущение, а голос дрогнул от обиды. — Почему только прядь? Да забери все мои волосы! Все! Все!

С этими словами он принялся скакать, с остервенением выдирая из волос клок за клоком, клок за…

— Ах, что вы, что вы! — бегала вокруг Жозефина, подбирая летящие клочья. — Премного благодарствую, но там много мне не надо. Право слово… Если уж на то пошло… То и одного волоса мне бы вполне хватило.

* * *

Придя в свою каморку, где в углу уже давно храпели кухарка с поваренком, Бартоломеус опустился на свою циновку. И сцепив в волнении руки, с бьющимся сердцем просидел так с некоторое время.

После, решив, что времени прошло достаточно, и Вилли Швайн уже успел лечь спать, снова вскочил.

И с лихорадочной поспешностью скатившись по черной лесенке, выбежал во двор.

Там, позади конюшен, у стены густо разросся чертополох. Пробравшись к самой стене, он вытащил из платочка прядь волос Вилли. Воткнул ее в землю, присыпал сверху…

Все!

Но не совсем. Бартоломеус опустился на колени, наклонился к самой земле и… вдруг разрыдался.

Он рыдал горько-горько. Временами судорожно всхлипывая и встряхивая головой.

А наплакавшись вволю, вытер слезы, устало вздохнул и тихонько рассмеялся.

Что теперь?

Ага! Вскочив с места, помчался на кухню.

В очаге лежала еще теплая зола. Набрав горсти две в передник, он отнес их за конюшню и посыпал орошенную слезами землю. Зола — вещь хорошая. Так будет лучше расти.

Ну что ж, все готово. С любовью поглядев на дело своих рук, Бартоломеус улыбнулся. Если старательно поливать слезами землю каждый день, то уже через три дня из волос графского камергера вырастет его голова.

Через три дня! И тогда…